— Полтораста франковъ съ текущаго счета жертвую!

И Конуринъ опять поднялъ ногу и хлопнулъ рукой по голенищу.

— Да разв ты деньги-то за голенищу перепряталъ? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Перепряталъ! подмигнулъ Конуринъ. — Пока ты около жены наверху возился, я сейчасъ прислъ на камушекъ, сапогъ долой и деньги и векселя туда. Думаю, случится родимчикъ отъ срнаго духа, такъ все-таки эти самые наши черномазые архаровцы не такъ скоро доберутся до голенища. Вдь какой духъ-то тамъ на верху былъ! Страсть! Словно кто тысячу коробокъ срныхъ спичекъ спалилъ! У меня ужъ и то отъ этого духу мальчики въ глазахъ начали показываться. То мальчики, то травки, то вавилоны. Долго-ли до грха! Ну, а ужъ теперь аминь, теперь спасены! Ура, Глафира Семеновна!

И Конуринъ въ восторг даже схватилъ ее за талію.

— Чего вы хватаетесь-то? отмахнулась та.

— Отъ радости, родная, отъ радости. Своей жены нтъ, такъ ужъ я за чужую. Пардонъ. Сейчасъ въ буфет бутылочку асти спросимъ, чтобы за общее наше здоровье выпить.

Съ станціонномъ буфет Ивановы и Конуринъ застали цлый переполохъ. Пьяный Граблинъ проснулся, хватился своего бумажника и кошелька, которые отъ него взялъ на храненіе Перехватовъ, и кричалъ, что его обокрали. Онъ сидлъ безъ сапогъ съ вывороченными карманами брюкъ и пиджака, окруженный слугами ресторана, и неистовствовалъ, требуя полицію и составленія протокола. Слуга, которому Граблинъ былъ порученъ Перехватовымъ, разъ десять старался объяснить на ломаномъ французскомъ язык съ примсью итальянскихъ словъ, что деньги Граблина цлы и находятся у русскихъ, но Граблинъ не понималъ и, потрясая передъ нимъ сапогами, оралъ:

— Полисъ! Зови сюда квартальнаго или пристава, арабская образина! Съ мста не тронусь, пока протокола не будетъ составлено! Грабители! Разбойники! Бандиты проклятые! Вишь, какое воровское гнздо у себя въ буфет устроили!

Очевидно, Граблинъ давно уже неистовствовалъ. Два стекла въ окн были вышиблены, на полу около стола и дивана валялись разбитыя бутылки и посуда. Самъ онъ былъ съ всклокоченной прической, съ перекосившимся лицомъ.

— Что вы, что? съ вами? подскочилъ къ нему въ испуг Николай Ивановичъ.

— Ограбили… До нитки ограбили… Ни часовъ, ни бумажника, ни кошелька — все слимонили, отвчалъ Граблинъ. — Да и вы, черти, дьяволы, оставляете своего компаньона одного на жертву бандитовъ. Хороши товарищи, хороши земляки, туристы проклятые! Гд Рафаэлька? Я изъ него дровъ и лучинъ нащеплю, изъ физіономіи перечницу и уксусницу сдлаю!

— Успокойтесь, Григорій Аверьянычъ. Что это вы какой скандалъ затяли! Ваши деньги у мосье Перехватова. Все цло, все въ сохранности, кричала Граблину Глафира Семеновна.

— У Перехватова? — понизилъ голосъ Граблинъ. — Ахъ, онъ мерзавецъ! Отчего-же онъ записку не оставилъ у меня въ карман, что взялъ мои деньги и вещи?

— Да вдь мы поручили васъ здшнему слуг и велли вамъ передать, чтобы вы о вещахъ не безпокоились, когда проснетесь, что вещи и деньги у вашего товарища. Вотъ слуга увряетъ, что онъ нсколько разъ заявлялъ вамъ объ этомъ, что вещи ваши у товарища.

— Можетъ быть и заявлялъ, но какъ я могу понимать, ежели я по ихнему ни въ зубъ! Онъ мн показывалъ что-то на свой карманъ, хлопалъ себя по брюху, но разв разберешь!

— Ахъ, ты скандалистъ, скандалистъ! — покачалъ головой Конуринъ.

— Скандалистъ… — Сами вы скандалисты! Бросить человка въ разбойничьемъ вертеп!

— Да какой-же тутъ вертепъ, позвольте васъ спросить? И какъ васъ можно было вести на Везувій, ежели вы былина манеръ разварнаго судака, — пробовала вразумить Граблина Глафира Семеновна.

— Ахъ, оставьте пожалуйста, мадамъ… Я и отъ дамъ дерзостей не терплю. Какой я судакъ?

— Конечно-же былъ на манеръ судака, соусъ провансаль. Въ безчувствіи чувствъ находился, — прибавилъ Николай Ивановичъ.

— Довольно! Молчать!

— Пожалуйста, и вы не кричите! Что это за скандалистъ такой!

— Гд Рафаэлька?

Граблину объяснили.

— Ну, пусть вернется, чортова кукла! Я съ нимъ расправлюсь, — проговорилъ онъ и началъ надвать сапоги, бормоча:- По карманамъ шарю — нтъ денегъ, сапоги снялъ — нтъ денегъ.

— Ахъ, ты, скандалистъ, скандалистъ! Смотрите, сколько онъ набуйствовалъ, — сказалъ Конуринъ, оглядывая комнату. — Посуду перебилъ, стулъ сломалъ, окно высадилъ.

— Плевать… Заплатимъ… И не такія кораблекрушенія длали, да платили.

— Да ты-бы ужъ хоть насъ-то подождалъ, чтобы справиться о деньгахъ, саврасъ ты эдакій.

— Не смть меня называть саврасомъ! Самъ ты срое невжество изъ купеческаго быта.

Перебранка еще долго-бы продолжалась, но Конуринъ, чтобы утишить ее, потребовалъ бутылку асти и, поднеся стаканъ вина Граблину, сказалъ:

— На-ка вотъ, понравься лучше съ похмелья. Иногда, когда клинъ клиномъ вышибаютъ, то хорошо дйствуетъ.

Граблинъ улыбнулся и пересталъ неистовствовать. Въ ожиданіи своихъ спутниковъ по шарабану — Перехватова и англичанъ, мужчины стали пить вино, но Глафира Семеновна не сидла съ ними. Она въ другой комнат разсматривала книгу съ фамиліями путешественниковъ, побывавшихъ на Везувіи и собственноручно расписавшихся въ ней.