Лейкин Николай Александрович
Шрифт:
— Только ужъ разв изъ-за того, что наливка отъ трудовъ Надежды Емельяновны.
— Налей и мн, Емельянъ Васильичъ, налей и Надюш, и мы съ Иваномъ Артамонычемъ чокнемся… Наливка слабенькая. Ваше здоровье, Иванъ Артамонычъ.
— Нтъ-съ… Теперь здоровье Надежды Емельяновны.
Иванъ Артамонычъ отодвинулъ стулъ, всталъ и ползъ черезъ столъ чокаться съ Наденькой.
— Такъ кто-же, Иванъ Артамонычъ, та счастливая избранница, которую вы намтили? приставала къ гостю мать Наденьки.
Иванъ Артамонычъ крякнулъ, блаженно улыбнулся во всю пгарину рта и отвтилъ:
— Извольте, я вамъ открою мою тайну. Избранница эта — та, съ которой я теперь чокаюсь…
— Надюша? — воскликнула мать.
— Да… но я боюсь… Я робю… Отказъ — и я погибъ.
— Вы свататесь къ Наденьк и вамъ отказъ?.. Да что вы, Иванъ Артамонычъ! Мы за честь должны считать. Емельянъ Васильичъ! да что-жъ ты-то ротъ разинулъ и молчишь!
— За честь… За великую честь… Ежели это въ серьезъ, то будьте счастливы… — пробормоталъ отецъ Наденьки.
— Я-бы хотлъ слышать отвтъ отъ самой Надежды Емельяноввы, — говорилъ Иванъ Артамонычъ,
— Господи! Да разв можетъ она выдти изъ воли отца съ матерью. Надюша! Что-жъ ты стоишь! Протяни руку Ивану Артамонычу! — кричала дочери мать.
Наденька, вся вспыхнувшая, протянула руку, Иванъ Артамонычъ перегнулся черезъ столъ и поцловалъ руку.
— Согласны? — спрашивалъ онъ двушку.
— Папенька и маменька согласны, такъ и я согласна, — послышался отвтъ.
— А теперь, Иванъ Артамонычъ, обнимите меня… Емельянъ Васильичъ! Цлуй скорй Ивана Артамоныча.
И начались объятія.
VI
Иванъ Артамонычъ еще долго просидлъ у своей невсты, пилъ черносмородинную наливку и строилъ планы своей будущей женатой жизни. — Лошади у насъ, Надежда Емельяновна, свои и будемъ мы по воскресеньямъ и по праздникамъ въ Невскій монастырь пвчихъ слушать здить… Обожаю хорошихъ пвчихъ.
— Лучше-же, Иванъ Артамонычъ, въ оперу… — возражала Наденька.
— И въ оперу иногда създимъ, но вдь это по вечерамъ. Насчетъ театровъ будьте покойны. Въ циркъ, въ оперу, въ Александринскій театръ — каждую недлю будемъ въ театр.
— Одинъ разъ въ недлю мало. Я два раза хочу.
— Ну, два раза, такъ два. Разв можно въ чемъ отказать молодой женк!
— И непремнно, чтобы ложа была.
— Зачмъ-же ложа-то, если насъ двое?
— Ахъ, нтъ. Вдвоемъ скучно. Я хочу, чтобы приглашать гостей…
— Ахъ, Надя, Надя! Что ты говоришь! Да ты должна за счастье считать, ежели ты будешь вдвоемъ съ мужемъ, перебила ее мать.
— Да что вы, маменька! Конечно-же въ компаніи веселе. По крайности есть съ кмъ слово перемолвить.
— Да ты съ мужемъ-то и перемолвливайся.
— Ну, что все мужъ да мужъ! Все одно и одно, такъ и надостъ. Нельзя-же глазъ на глазъ…
— Ахъ, какія слова! Боже мой, какія слова! Простите, Иванъ Артамонычъ, это она отъ глупости, просто отъ наивности.
— Врю, врю, дорогая Анна Федоровна. И представьте, эта простота требованій въ вашей дочк мн особенно нравится, — отвчалъ Иванъ Артамонычъ. — Я обвороженъ. Позвольте, Надежда Емельяновна, ручку поцловать. Вотъ такъ… О, святая простота!
— Такъ ложу и съ знакомыми мы будемъ въ театр? Вы мн позволите приглашать, кого я хочу? — спрашивала жениха маденька.
— Да, да… Есть о чемъ разговаривать! Распоряжайтесь, какъ хотите. Можете пригласить въ ложу папеньку, маменьку.
— Какой-же мн интересъ отъ папеньки и маменьки! Я хочу общества.
— Надя, что ты мелешь! Какого такого общества!
— Пускай говоритъ, пускай говоритъ. Каждое ея наивное слово вливаетъ мн бальзамъ въ душу, перебивалъ Иванъ Артамонычъ мать Наденьки.
— Конечно-же общества. Я хочу пригласить молодыхъ людей.
— Фу, да ты хоть-бы постыдилась! Какіе такіе у тебя молодые люди? Откуда? Мелетъ разный вздоръ, а Иванъ Артамонычъ можетъ Богъ знаетъ что подумать?
— Какъ какіе! Напримръ, Петръ Аполлонычъ.
Лицо Ивана Артамоныча сдлалось серьезно.
— Это это такой Петръ Аполлонычъ? спросилъ онъ.
— Ей-Богу, не знаю, отвчала мать Наденьки. — По моему, просто она бредитъ или дурачится. Кто это такой Петръ Аполлонычъ, отвчай скорй! крикнула она на дочь.