Клесх поднял с пола рубаху, и стал одеваться. Он не смотрел в сторону Майрико.

А она стояла, опустив глаза, словно он надавал ей пощечин.

Тихо хлопнула дверь. Хозяин покоев не обернулся. Но, когда он открыл крышку сундука и потянулся за лежащим в его недрах тулом со стрелами, то даже не удивился тому, как заметно подрагивают пальцы. И воздух в комнате казался горьким.

Проводив Клесха, Лесана вернулась к себе. Девушкой овладело скорбное оцепенение. Она забралась с ногами на лавку и сидела, уткнувшись подбородком в острые коленки. Ее крефф уехал. Идти завтра на урок к великану Дарену было страшно, аж под ложечкой сосало. Про него говорили, будто наставник он лютый. А даже если и врали… все одно душа не лежала. Чужой он. Пока присмотришься, пока понимать начнешь… Тошно.

А еще, пуще прежнего стискивала горло тоска. Вот она сидит здесь и печалится о завтрашнем дне, об уехавшем Клсехе, а Айлиша лежит в холодном мраке мертвецкой на столе…

От этих раздумий душили слезы. Но разделить тоску было не с кем. И плакать тоже казалось глупым. Что слезы? Прольются и все. Подругу это не вернет. Страшно становилось при мысли о том, каково сейчас Тамиру. Сколько отчаянного упрямства было в его глазах, сколько ярости… нет, он не позволит издеваться над телом любимой, отыщет способ похоронить ее по-людски. А уж как за то накажут ослушников — какая разница? До смерти не запорют, а боль терпеть они уже выучились. Наказания, все одно — не миновать, но юная целительница не заслужила поругания. Раздавила ее Цитадель, как многих. Не отыщи ее крефф, все могло бы сложиться для девочки из рода Меденичей иначе.

В памяти всплыло милое улыбчивое лицо и мелкие кудряшки надо лбом. Как стеснялась она, когда им отмахнули косы! Как растерянно проводила ладонью по опустевшему затылку и жалобно смотрела на подругу по несчастью…

А первая ночь в Цитадели? Когда они как испуганные озябшие жались друг к другу под тонкими одеялами, делясь теплом. И как Айлиша старалась отодвинуться от Тамира, стыдясь и обмирая, и как потом заснула, уткнувшись носом ему в спину. А наутро, при свете дня, стеснялась парню даже в глаза посмотреть. Лесана тогда забавлялась над обоими, потому что смущение Тамира было еще мучительнее.

Или тот памятный вечер после порки, учиненной за расправу над Фебром? Ласковые, осторожные руки, обмывающие окровавленную спину, впервые познакомившуюся с кнутом и безуспешные попытки скрыть слезы жалости, готовые закапать на раны подруги.

Айлиша умела сострадать. И чужую муку принимала, как свою. Оттого-то Лесана и Тамир по молчаливому уговору никогда не говорили ей о своей выучке. Боль друзей юная целительница принимала, как собственную. Сколько раз, всхлипывая в подушку, Лесана слышала, как просыпается лекарка, как затаивается, сжимаясь от невозможности помочь. Но ученице Клесха не нужно было утешение. С детства неприученная жаловаться, она не умела сетовать на жизнь, не умела стенать. И по глупости равняла Айлишу на себя. Думала и ей не нужно все это. Кто же знал, что молчаливое упрямство подруги целительница приняла за отчуждение и сама отдалилась, закрылась в скорлупе собственной боли, которую не с кем было разделить.

Испуганный ребенок, что ищет объятий и спрашивает, можешь ли ты проявить к нему милосердие… Когда же в душе Айлиши страх свил черную паутину? Почему Лесана не заметила, как плохо приходилось этой робкой девушке?

Все бы сейчас выученица отдала, чтобы обнять глупую, утешить, пообещать, что все будет хорошо, что вместе они со всем справятся. Если бы хоть на день жизнь отмотать, как нить из клубка! Лесана бы нашла заветные слова, пробилась бы к скованному льдом сердцу. Помогла бы принять их новый дом. Она бы все смогла… вот только жизнь и на пол-оборота назад не вернешь. Да и нет такого колдовства, чтобы мертвых живыми делать. И не узнать никогда, почему девушка из рода Меденичей шагнула вниз. О чем она думала, когда летела на каменный двор? О ком были ее последние мысли? Дай Боги, о Тамире. Тамир… как он? Ему ныне горше всех. Да еще Нэд хоронить по-людски запретил. И, если окажется по его слову, то уже завтра какой-нибудь трясущийся выученик будет резать холодное переломанное тело, а потом надрывно блевать под ноги.

От этих мыслей на душе делалось так мерзко, что хотелось все расшвырять по комнатушке, развеять в прах, выместить неистовую злобу, обиду на весь мир, на свою злую долю, на Цитадель с ее порядками, на смотрителя, на жизнь.

И когда девушка уже вскочила на ноги, готовая разметать убогое убранство своего покойчика, дверь тихо скрипнула, и на пороге показался Тамир. Лесана испугано отшатнулась. В отблесках светца перед ней стоял совсем другой Тамир. Чужой, незнакомый. С замкнутым осунувшимся лицом и скорбными складками в уголках рта. Он как-то внезапно повзрослел, за полдня избавившись от той призрачной юности, что еще оставалась. Скулы проступили резче, глаза помертвели, стали какими-то оловянными, плечи окаменели. Он по-прежнему был нескладным парнем в лишнем теле, но черты лица его менялись.

— Идем. Солнце село уже. Надо в каменоломни попасть, — голос некроманта звучал глухо.

Лесана кивнула, сняла с гвоздя теплый кожух, потом заторопилась, нырнула в сундук, пошарила там и вытащила что-то, завернутое в белую тряпицу, сунула за пазуху.

— Пошли.

В молчании они спускались на нижние ярусы Цидатели. О чем было говорить? Один потерял любимую, вторая — подругу. И не было таких слов, какие облегчили бы боль. Говорят время — лекарь. Только сколько должно утечь воды, чтобы сердце в груди перестало рваться, перестало кровоточить и жаловаться? Где набраться сил, чтобы жить дальше?

Зайдя в мертвецкую, Лесана испугано ойкнула и вцепилась в руку своего спутника. Тот сразу напрягся, как тетива. Во все глаза смотрели выученики и не могли поверить тому, что видели.

Айлиша, переодетая в рубаху из небеленого полотна лежала на столе. Рядом, прижимая ее тонкую безжизненную руку к обезображенной щеке, сидел Ихтор. Он даже не поднял головы, когда вошли двое послушников.

— Отойди, — хрипло сказал Тамир, не понимавший, что надо креффу рядом с покойницей.

— Да уймись уж, — не поднимая гловы, ответил целитель. — Ты с ней живой был, дай мне хоть с мертвой проститься.