— Я высоко ценю твои благие намерения, — в это время говорил Финн, — но в качестве моего помощника ты будешь бесполезен, и сам это знаешь.

— Ладно, — проворчал Уоллингфорд, — я ухожу. Но будь бдителен, старик. У нее, конечно, змеиный язык, но, поверь, целуется она как парижская танцовщица.

Последовала короткая пауза.

— Я приму к сведению, спасибо.

Обутые в сапоги ноги герцога наконец-то начали двигаться в сторону двери. Скрип половиц под его тяжелым телом показался Александре, райской музыкой.

— Хорошо, тогда я тебя покидаю. Увидимся за…

Уоллингфорд замолчал на полуслове. Его недоговоренная фраза повисла в воздухе в неестественной тишине, как бревно, готовое упасть.

— Что такое? — встревожился Финн.

Когда герцог снова заговорил, его голос был тихим. Но его спокойствие таило в себе нешуточную опасность.

— Скажи мне, друг, а почему у тебя на столе две чашки?

Финеас Берк понял цену самообладания в кризисной ситуации в нежном шестилетнем возрасте. Он тогда выпустил из банки жаб в вестибюле лондонского дома своего крестного отца как раз в тот момент, когда из кабинета вышла троица седобородых министров. Мальчик не запаниковал и не прибег к извечному средству женщин и детей — слезам, а объяснил ситуацию в рациональных выражениях.

— Ваша светлость, чтобы правильно установить относительную скорость жаб, — начал объяснять Финн, который был тошнотворно развитым малолеткой, до своего четвертого дня рождения не произнесшим ни слова, а сразу после него начавшим изъясняться сложными и грамматически правильными выражениями, — мне потребовался большой свободный участок, и неожиданное появление ваших друзей на беговой дорожке стало переменной, которую я никак не мог предусмотреть.

К концу этой речи крестный отец Финна прилагал такие большие усилия к тому, чтобы подавить смех, что о наказании и речи быть не могло.

Но столкнувшись с открытой угрозой в голосе герцога, Финн неожиданно для самого себя единовременно лишился и сообразительности, и находчивости. Тупо уставившись на стол, он неуверенно проблеял:

— Две чашки? Как необычно. Зачем мне понадобилась вторая?

Герцог внимательно осмотрел чашки.

— И обе наполовину пусты. — Он обернулся к Финну, сверкая глазами. — Не проще ли было еще раз наполнить первую?

— Ради Бога, старик! — взорвался Финн. — Что за допрос ты мне устроил? Наверное, я забыл о первой чашке, вот и все. Напряженно работая над проблемой, я часто становлюсь рассеянным.

Уоллингфорд пошел к буфету.

— Послушай! — воскликнул Финн, но герцог уже распахнул дверцу с торжествующим «Ага!».

— Вот видишь, — вздохнул Финн, — никого нет.

— О нет, она здесь. Я знаю, я чувствую, как она презрительно усмехается.

Уоллингфорд закружил по мастерской, заглядывая во все углы. Он осмотрел даже стропила, словно ожидая, что ее светлость висит на них, зацепившись хвостом.

— Уоллингфорд, — проговорил Финн так сухо, как только мог, — ты мне надоел. Тебе надо научиться контролировать свой… свою клиническую паранойю. Найди себе другое занятие. Возобнови наконец свой флирт с юной как бишь ее зовут? Ну, с девицей, которая обсыпала тебя пухом и перьями. Эй, что ты делаешь? В этой чертовой бочке ее нет!

Уоллингфорд продолжал кружить по мастерской. Его глаза сверкали, ноздри раздувались. Его взгляд остановился на автомобиле.

— Да! — Он издал победный клич. — Конечно!

— Ты спятил!

Герцог не ответил. Двумя — нет, не шагами, прыжками — он преодолел расстояние, отделяющее его от машины. Она стояла в центре помещения без колес, мотора и сидений — только пустая металлическая оболочка. Финн создал кузов по собственному проекту и перевез по железной дороге через бельгийские равнины и швейцарские горные перевалы с материнской заботой, тщательно укутав подбитым фланелью брезентом, чтобы защитить от холода и влаги. Даже сейчас, когда машина еще не была готова, он восхищался ее красотой. Ее кузов был длинным и очень элегантным — ничего подобного раньше не было. Финн мог легко представить, как она несется по дороге, как воздух обтекает ее крышу и бока. Она будет двигаться с очень большой, доселе неслыханной скоростью.

Он обожал ее.

Руки, нет не руки, лапы Уоллингфорда ухватились за дверную раму как раз в том месте, которого двадцать четыре часа назад касались тонкие пальчики леди Морли, и герцог заглянул внутрь. Он подошел к машине вплотную, и носки его сапог оказались под шасси. Финн прикинул, что они не более чем в футе от элегантного ушка Александры. А за дверью вовсю голосили белки, не ведая о накале страстей в мастерской.

— Пусто! — прорычал Уоллингфорд, развернулся, злобно прищурился и уставился на Финна. — Где она? Говори?

Финн изо всех сил старался не расхохотаться.

— Понятия не имею. В замке, наверное.

Только теперь герцог заметил заднюю дверь, давно и надежно заколоченную.

— Она выскользнула отсюда и убежала, когда пришел Пенхоллоу, да? — Он подскочил к двери, легко оторвал пару досок и распахнул ее, впустив в помещение солнечный луч, осветивший машину с другой стороны.

— Вопрос лишь в том, — сказал он сам себе, — вернулась ли она в замок, или спряталась где-то поблизости и вернется, когда я уйду.