— Почему же нет?

Мэйхуа долго колебалась, так долго, что когда она наконец заговорила, Мэт понял: это не настоящий ответ.

— Я евразийка.

— Я тоже.

— Все время забываю об этом. Ты тоже наполовину китаец. Только по тебе этого не скажешь. — Мэйхуа помолчала. — Ты бизнесмен. Благополучный, респектабельный. Я не хочу создавать тебе неприятности.

— Но ты не создаешь их!

— Ты уверен? Твоя карьера совсем не похожа на мою. И я никогда не рассказывала слишком много о себе, о своей семье.

Мэт поцеловал ее, прежде чем Мэйхуа успела закончить фразу. Неприятный запах был таким слабым, что он мог просто не обращать на него внимания. Теперь наступила его очередь; руки Мэта скользнули под блузку, чувствуя через тонкий, как паутинка, бюстгальтер ее твердые груди. Мэйхуа глубоко вздохнула и прикусила нижнюю губу, в мерцающих глазах ее появилась растерянность. И еще одна дикая, недостойная мысль проскользнула в сознании Мэта, испортив эту минуту: сколько мужчин согласились бы пожертвовать своими глазами, руками и ногами ради того, чтобы сделать то, что он делает сейчас? И… сколько мужчин уже делали это? Его рука стала настойчивее, он гладил ее спину, потом начал расстегивать бюстгальтер. Мэйхуа вздрогнула.

— Ты уже делал такие вещи раньше, — прошептала она.

— А разве ты пришла бы сюда, если б это было не так?

— Нет. Школьники не в моем вкусе.

— А мне не подходят девочки из монастырской школы.

Сколько же их было?!

Рука Мэта скользила по ее телу. Он наслаждался тяжестью грудей, лежащих на его ладони, ласкал кончиками пальцев соски. Губы Мэйхуа приоткрылись, она задышала часто, прерывисто.

И так было со всеми? Не спрашивай об этом, никогда не спрашивай…

Мэт обнял Мэйхуа за шею и начал медленно спускать блузку с ее плеч. Лампа стояла сзади, и он видел только волнообразные изгибы и дразнящие углубления, в которых можно словно спрятаться от мира и всех его тревог. Мэт опустился на подушки и сомкнул губы вокруг левого соска, удивившись сильной дрожи, пробегавшей по телу Мэйхуа. Кожа ее была теплой, сказочно гладкой. Никогда он еще не дотрагивался до такой чудесной кожи. Его губы приблизились к правому соску.

— Это на тот случай, если он будет ревновать, как мои щеки.

— Не останавливайся, — произнесла Мэйхуа свистящим шепотом. — Боже мой, не останавливайся!

Она будто задыхалась. Мэт встал, и глаза ее вспыхнули гневом, но он тут же наклонился, подхватил ее на руки и понес в спальню.

— Прямо как в кино, — прошептал он ей на ухо.

Но нет, это было не так, не на все сто процентов. Во всяком случае, не для него. Слишком многое шло от рассудка, а инстинкт молчал.

Открыта ли дверь в спальню, или придется опустить Мэйхуа на пол? И что же такое она съела, от чего у нее такое странное дыхание? Сколько мужчин проделывали с ней все это? К счастью, дверь была распахнута настежь.

Мэйхуа лежала на кровати и смотрела, как Мэт, включив ночник, расстегивает пуговицы на рубашке, одновременно сбрасывая ботинки. Его пальцы двигались неуклюже, словно полупарализованные. Бюстгальтер и блузка Мэйхуа остались в гостиной, теперь Мэт снимал с нее туфли, юбку и колготки, оставив только крошечный треугольник на бедрах, из которого выбивались несколько завитков волос. Он наклонился, чтобы поцеловать их, а пальцы уже стягивали трусики. Мэйхуа села, поддерживая руками груди, чтобы они касались головы Мэта. Наконец Мэт раздел ее полностью и уже приготовился скользнуть в кровать, но Мэйхуа остановила его.

— Нет, — голос был хриплым. — Не смей, шельмец.

Что было в ее голосе: любовь или ненависть?

— Ты видел меня всю, целиком. Теперь я тоже хочу. Хочу посмотреть на тебя.

Мэт колебался. Восточные девушки себя так не вели. Они скованные, стыдливые, их нужно убеждать, подбадривать. Эта женщина — совсем другая.

Исключительная женщина.

Он снял нижнее белье и встал рядом с кроватью.

— Повернись, — приказала она хрипло. — Боже мой… — теперь она говорила с нежностью. — Откуда у тебя… откуда только берутся такие тела?

Накручивая на палец завитки волос внизу его живота, Мэйхуа приподнялась. Ее глаза были совсем близко, и в первый раз он прочел в них сомнение. Сомнение и, возможно, страх.

— Ты мой первый европеец, — сказала она еле слышно. — Самый первый.

Мэт выключил свет…

Мэйхуа проснулась первой. Она придвинула кресло к окну и села, вперив безразличный взгляд в проем между Занавесками. Утро было бесцветным. Спустя некоторое время две слезинки проложили путь по ее щекам, за ними последовали другие. Слезы текли ручьем, и печаль ее становилась от этого еще горше. Она сидела не шевелясь. Совсем тихо.