— Груня!.. Ты такая красавица, что…

— Да неужели? — ухмыляется, головой качает, по-своему, по-деревенски, кокетничает…

— Кабы пошла за меня, женился бы…

— Вон оно что! Не за этим ли и приехал?

Только было завязался узелок — а надо на вечернюю зорю ехать…

— Прощай, Груня!

— Говоришь — любишь, а на уток готов променять…

Я и остался бы, да неудобно. Корней и так подмигивает да укоризненно головой покачивает:

— Охотник-то ты охотник, а только совсем по другой дичи!

Уж какая охота! Сидел в шалаше и забывал: где я? зачем сижу тут? Все: и вечерняя заря с ее золотистым полымем, и птичий гомон, и журавлиные вскрики, и вздохи земли, и бульканье потоков — все точно сливалось в какой-то могучий оркестр, уносивший мою душу из мира действительности, и оставалась только радость бытия и в ней Груня — сероглазка, со смехом в зрачках. В сладостном мечтании я забывал про селезней. Бог с ними! Пусть живут! И пусть радуются! Однако Корней был другого мнения и пользовался моим разгильдяйством:

— Опять проворонил, братец? Галок считаешь!

Двое суток на мельнице прожил. На третьи мы с Корнеем должны были домой вертаться: обоих нас дома ждали. А мельник гусями соблазнил Корнея. Далекое путешествие! Оно мне совсем не улыбалось: после гусей мы должны бы были прямо, минуя мельницу, домой свернуть. Лежал и раздумывал, как мне быть? Гуси или Груня? И слышу — Палаша тихий разговор с Груней за переборкой ведут: завтра Груня на ботнике в Подгорное за покупками поедет.

— Справишься ли, девка? Вода крутая, быстрая… Не унесло бы, смотри!

— Багор возьму.

— Надо засветло тебе вернуться: заедешь в лес да кусты, ночью не выберешься.

— Фонарь возьму.

— И тулуп захвати: на воде после заката холодно, а не дай Бог — ночь захватишь, задрогнешь.

Вот тут как-то моментально, озарением, мысль родилась: увязаться за Груней. Всю ночь обдумывал. Разбудил меня чуть свет Корней:

— Ну как? Поедешь за гусями или…

— Знобит что-то меня. Боюсь, не лихорадка ли…

— Зазнобило, небось! — подмигнул глазом и махнул рукой: — Тогда оставайся. Не забудь только, что дома ждут…

Прикинулся больным. А как уехали мельник с Корнеем, встал и стал просить перевезти меня в Подгорное:

— Там лошадку найму да домой поеду… Ждут там…

— А как же, кто тебя перевезет? — лукаво спрашивает Груня, а на губах улыбочка играет. Вошла Палаша, Груня к ней: — Вон барин, соскучился у нас… Просит ботник — на берег съехать…

— Так вот и поезжай с Груней! Она в Подгорное поплывет, оно и кстати: вода быстрая, ты поможешь, скорее переедете…

И откуда хитрость берется? Груня понимает мою хитрость, но тоже хитрит:

— Ботник старый, двоих чуть поднимает… Не потонуть бы из-за него!

— Ничего! Втроем плавали. Много ли в нем весу-то? Сухопарый он… — говорит Палаша.

— Ну, коли так, ладно. Перевезу уж… Только, чтобы подсоблять!

После полудня собираться стали. Точно на северный полюс: багор, веревка, топорок, фонарь, мешок с какой-то поклажей, бараний тулуп. Палаша наказ Груне дает: какие покупки в Подгорном сделать, по деревне не мыкаться, с парнями не зубоскалить, дела поскорее все справить, да и обратно!

Помолились на божницу и грузиться. Я на корму сел с веслом. Груня — на лавочке, с багром. Смешно и весело обоим, однако оба прячем свою радость от Палаши. Отъехали от мельницы, я было шутить начал, а Груня нахмурилась и сказала:

— Погоди шутить-то: сестра на берегу стоит, смотрит…

А мне некуда радости деть. Как разлив она в душе моей. Точно в сказке: похитил я девицу-красавицу с острова Буяна и домой под венец везу… Далеко уже уплыли. Мельница, точно Ноев ковчег, позади всплыла. Одни в море разливанном. Вода да небо, да лес утопающий! Груня перебросила Мне овчинный тулуп:

— Подстели себе — вы, господа, на мягком сидеть любите… Правь левее! Или не видишь, что в кусты прямо лезешь?

— На тебя загляделся.

— Сглазишь еще!

— А зачем ты веревку с собой взяла?

— Тебя привязать, а то вертишься больно… Да не убежал бы от меня!

— Ты и так, без веревки, мое сердце привязала!

— Ну и мастер ты на ласковые слова! Так я тебе и поверила…

Привыкла за трое суток ко мне Груня, пригляделась, осмелела и женскую власть надо мною почуяла.