Портреты я тебе такие найду. Пополам такие писать будем, я пейзаж, а ты фигурки. Хлопочи (об отъезде). Как у тебя будет все готово, я вышлю визу. Нужно взять с собой все картины и этюды, репродукции, серебро, одежду, белье. Зимнего пальто не надо».

24.05.1931 года. «Обе наши картины проданы почти в один день».

2.06.1931 года. «Если нужны краски или какие-либо материалы, то пиши».

Стоп! А вот удивительная фотография, надпись на обратной стороне которой сообщает о том, что, что нынче Маня и уже сам Федот Васильевич в ста верстах от Парижа. То есть Сычковы приехали в гости к Вещиловым. Может, останется Федот Васильевич в Париже, может, уговорит его все-таки друг и ныне родственник — Константин Вещилов?

Но Сычков понимал: когда тебе шестьдесят, родину, если даже на ней трудно, сломя голову, не покинешь. Он уже знал, что такое терять, начинать новую жизнь на голом месте. И каково пришлось бы ему без Мокши, без очаровательных девчонок, ненабалованных и безыскусных натурщиц? Во Франции ведь придется писать иные реки, совсем другую природу, скорее всего, другие женские типы — холеных красавиц.

Федот Васильевич четко понимал: он художник одной темы — русского деревенского бытия. Может, потому, посетив Францию, конкретного ответа о дате переезда Вещилову не дал. Но, вернувшись домой, вновь столкнулся с бедой: в родном Кочелаеве ему грозят уже ссылкой на север.

И сколько ни бился художник, сколько ни доказывал, что труд у живописца иной, чем у крестьянина, его не слушали. Безграмотный и грубоватый Кузьма Иванович Чижиков, председатель колхоза в то время, был очень настырен.

— Стращанием брал очень, — вспоминает нынче бывшая соседка художника. — Простой мужик этот Кузьма Иванович, равенство по-своему понимал. Он и заставлял Федота Васильевича вступать в колхоз. Хотел, чтобы Сычков пас скот, рыл колодцы, возил корма. И так допек…

— Ты пойми, — помнится, объяснял ему Федот Васильевич, — да, люди все равные. Однако ж разные. Даже звезды над головой разные. Одна с желтым мерцанием, другая — с голубым, третья — с красноватым отблеском.

Но председатель колхоза не унимался. Норовил раскулачить даже одиноких женщин.

— Уж на что несчастной была у нас Лукерья, — не забыла давний трагический эпизод из жизни Кочелаева Софья Никаноровна. — Одна растила ребятишек да приторговывала краской на базаре, дабы мы шабалу свою — кофты да юбки старые — перекрашивали. Стоит, бывало, Лукерья на рынке с ложечкой в руке, от холода и болезней трясется, а и она, оказывается, кулак. На базаре, видите ли, стоит… Не пощадил ее Кузьма Иванович, с детьми выслал в Сибирь.

— Потом что?

— Убрали Чижикова из колхоза. За напрасно обиженных.

Письма Федота Васильевича, в это время посланные в Париж, видимо, очень тревожили Вещилова, потому он, хороший и преданный друг, вновь ждет Сычковых к себе. Чтобы помочь, поделиться последним, что-то подсказать…

4.04.1932 года. «Когда ждать тебя? Безумно буду рад обнять тебя и приголубить старого друга. Я послал посылку на твое имя большую — мука 6 кило, сахару — 2 кило, 125 гр. чаю и масло растительное».

15.01.1932 года. «Если будешь посылать картины по почте, то торопись да не оценивай вовсе. Местные берут пошлину. Сумма на праздники ассигнуется ведь. Проси определить сумму, подлежащую к оплате. Этим актом ты только заставишь себя уважать. Я же получал по 2000 рублей за портреты Свердлова для театра в Наровчате».

Судя по этому письму, Федоту Васильевичу по-прежнему местные власти не платят за работу, жизнь его, как и до этого, трудна и по-своему безысходна. Наверно, поэтому в 1932 году он вновь во Франции. Но жизнь Вещиловых, такая привлекательная издали, при ближайшем рассмотрении оказалась не столь уж легкой. Во Франции тоже начинались не лучшие времена: в Европу пришел кризис.

Сычков опять возвращается в Кочелаево, где жизнь кипит, бурлит и, кажется, идет к лучшему: председателя колхоза, так досаждавшего односельчанам, посадили. Кажется, растрата случилась, да и кочелаевцы вроде пожаловались… Кто да что, время это утаило, может быть, навсегда. Посадили Чижикова на семь лет, из Сибири он уже не вернулся. О дальнейшей его судьбе в этом краю уже не ведают.

Следом председателем этого же колхоза избрали Степана Алексеевича Лысова, человека нравом мягче, покладистее и, возможно, умнее.

Сычкова наконец-то оставили в покое. Да и сам он себе помог, съездил в Москву и привез письмо от Калинина. В послании было сказано, что объединять художников в колхозы не следует, мол, у них свои объединения и товарищества.

Жизнь Федота Васильевича стала легче, но теперь осложнения начались у Вещиловых. Вот что пишет он в те времена из Парижа: «У нас здесь кризис (живем хуже и хуже). Дел никаких. Скоро нужно будет вывески писать для швейцаров. Многие художники уже работают для типографии.