«Милая Нина Петровна! Ваше письмо, которое я получил 24 января, очень успокоило меня известием о том, что эта неприятная напряженность жизни скоро пройдет, и снова художник будет жить той прекрасной жизнью, в которой будет заниматься творчеством свободным, а не принудительным.

Вы-то молодая, у вас-то все возможности на близкую счастливую жизнь.

О себе я этого не могу сказать. Я уже не надеюсь на лучшее будущее. Я прожил. Уже кончается моя жизнь с ея творческим делом. А жизнь так прекрасна, еще бы не прочь пожить хоть лет пяток! Несмотря на все переживаемые трудности.

Несмотря на трудно переживаемое время, я все еще работаю. Потихоньку, не спеша, пишу свои любимые сюжеты из деревенской жизни. Пишу то, что мне хочется и нравится, свободно, без заказов. А что из этого выйдет потом, не знаю.

Всю свою жизнь я посвятил делу живописи, нигде и никогда не служил, а средства добывал чистым искусством, живописью. Поэтому приятно было работать.

Мой вам искренний привет и лучшие пожелания».

— Я часто думала, — спустя много лет рассказывала мне, автору этого очерка, Нина Петровна Петровичева, — почему полотна Сычкова так нравятся посетителям картинных галерей? Притом многим посетителям. Из простых людей, интеллигентов…

«Да, у Сычкова великолепный рисунок, да, это школа Репина, — размышляла Нина Петровна, — очень помогло ему посещение многих музеев Европы, площадей Рима, Венеции, Парижа с их непревзойденными шедеврами архитектуры. Но все перечисленное — в багаже у многих художников. Однако от всех ли их полотен исходит такое тепло и добро? А мягкая ласковость лиц, а сияние глаз, необыкновенная чистота характеров?

Господи, потом сообразила я, да ведь это натура! Сычкову повезло. Он понял, увидел высокую интеллигентность простого русского деревенского человека, понял, как тот открыт миру, очень хочет жить, радоваться, любить… Любить лес, подсолнушки, свою речку, соседей… Он постиг огромную духовную наработанность в культуре многих поколений деревенских людей. С первого момента для многих незаметную. Но не для тех, кто с этими людьми общается много лет.

Я была в Кочелаеве, видела натурщиц Сычкова, уже постаревших, усталых, многое к тому времени потерявших, но душою таких же светлых и чистых, как прежде.

Одна Софья Рябова, в замужестве Чижикова, что стоит! Какова ее память, трудолюбие… А как хороша в слове!».

И последние годы жизни Федота Васильевича неплохо помнит его бывшая натурщица Соня Чижикова:

«Как же не хотел Федот Васильевич навсегда уезжать из Кочелаева, — вспоминает она. — Как откладывал отъезд, хотя в Саранске Союз художников ему отличную квартиру выделил.

Сами подумайте, легко ли покидать тех, с кем жизнь проведена? Почитай, каждый день виделся он со мной. Много помогала Сычковым по дому Поля Плешакова, та, что мордовочкой написана на его картине „Урожай“. Большая была картина, сложная, ее наш сосед целое лето писал. А дочки Поли уже на картине „Возвращение с фронта“.

Помню, до чего же хороша была другая наша Поля, Ющалкина. Но как трудно шла ее жизнь. Уехала из Кочелаева, думала, лучшую долю найдет. В Москве на стройке работала, но жилье ей, одиночке, почему-то не дали. Выбралась потом она из столицы, сама себе ручками белыми избушку слепила и, бедняга, — по торфам до войны и по торфам после войны. Без электричества теперь в этой избушке век доживает.

Не любит Поля электричества. А как телевизор у соседей поглядит, особенно про войну, плачет неудержимо, совсем нервов нет у человека. Да и откуда им быть? Замуж так и не выходила, мужики наши на войне остались навсегда. Только на государство Поля работала. Всю жизнь налог за бездетность, в год по 150 рублей, платила. Потом сельхозналог — 200 рублей вынь да положь. И еще мяса 40 килограммов обязательно сдай. А ручки одни в избе, только бабьи.

Почему не родила без мужа? Не знаю. Я бы не побоялась родить, война ведь, где мужика найдешь? Зато старость у меня нынче с дочкой и внучкой. А Поля по сей день одна. Вот какая жизнь безрадостная ей выпала. Сама она ее во многом такую сморозила.

А какая чудная, краснощекая, ядреная Поля Ющалкина на картине Сычкова — „Катание с гор“! И на той, где с Татьяной Ушанчиковой в подсолнушках стоит! Походку, наклон головы, гордость — все в Поле Федот Васильевич уловил.

Конечно, под конец и самим Сычковым тяжело было в Кочелаеве. Он слепой был, хлеб даже рукой на столе искал. Потом операцию сделали, и уже спокойно Федот Васильевич до конца дней работал, хотя и в двух очках: одни с белой оправой, другие — с зеленой.

Навещали мы, разумеется, Сычковых в Саранске. Маруся Фоменкова частенько с колхозной машиной передавала им молоко. И непременно от одной коровы. Это особый знак деревенского уважения к людям. Передавал бидончик с молоком наш колхозный шофер, зять Скворцовых, хороший парень, добрый, уважительный…

Видела я Федота Васильевича и перед последним путем. Приехала к ним, Лидия Васильевна вначале в глазок глянула, потом в дом пустила, приготовила кофе с натуральным молоком и тут же — в слезы.