Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939-1961
вернуться

Слуцкий Борис Абрамович
Шрифт:

«Меняю комнату на горницу…»

Меняю комнату на горницу. Меняю площадь на жилье. Переезжаю с дикой гордостью Из коммунального — в мое. Я развивался в коллективе. Я все обязанности нес. Хочу, чтоб гости колотили В моих ворот кленовый тес. Я был хороший, стал отличный, Обыкновенный стал потом. Теперь хочу, чтоб пес мой личный Гонялся за моим котом. Хочу, как пишут в объявлении, Отдельности, уединения.

ИСКУССТВО

Я посмотрел Сикстинку [9] в Дрезденке, Не пощадил свои бока. Ушел. И вот иду по Сретенке, Разглядываю облака. Но как она была легка! Она плыла. Она парила. Она глядела на восток. Молчали зрители. По рылу У каждого стекал восторг. За место не вступали в торг! С каким-то наслажденьем дельным Глазели, как летит она. Канатом, вроде корабельным, Она была ограждена. Не понимали ни хрена! А может быть, и понимали. Толковые! Не дурачки! Они платочки вынимали И терли яростно очки. Один — очки. Другой — зрачки! Возвышенное — возвышает, Парящее — вздымает вверх. Морали норму превышает Человек. Как фейерверк Взвивается. Он — человек.

9

Стихотворение вызвано выставкой шедевров Дрезденской картинной галереи, состоявшейся в Москве в 1957 г. Сикстинка — полотно Рафаэля «Сикстинская мадонна».

ВРЕМЯ **

1959

«Ко мне на койку сел сержант-казах…»

Ко мне на койку сел сержант-казах И так сказал: «Ты понимаешь в глобусе?» И что-то вроде боли или робости Мелькнуло в древних, каменных глазах. Я понимал. И вот сидим вдвоем И крутим, вертим шар земной до одури, И где-то под Берлином и на Одере Последний бой противнику даем. Вчерашней сводкой Киев сдан врагам, И Харьков сдан сегодняшнею сводкой, И гитлеровцы бьют прямой наводкой По невским и московским берегам. Но будущее — в корпусе «один», Где целый день — у глобуса собрание, Где раненые И тяжело раненные Планируют сраженье за Берлин.

ДЕКАБРЬ 41-ГО ГОДА

Памяти М. Кульчицкого

Та линия, которую мы гнули, Дорога, по которой юность шла, Была прямою от стиха до пули — Кратчайшим расстоянием была. Недаром за полгода до начала Войны мы написали по стиху На смерть друг друга. Это означало, Что знали мы. И вот — земля в пуху, Морозы лужи накрепко стеклят, Трещат, искрятся, как в печи поленья: Настали дни проверки исполненья, Проверки исполненья наших клятв. Не ждите льгот, в спасение не верьте: Стучит судьба, как молотком бочар. И Ленин учит нас презренью к смерти, Как прежде воле к жизни обучал.

ГОВОРИТ КОМИССАР ПОЛКА

Тебя поставили политруком Не для того, чтоб проводить парады, А для того, чтоб русским языком Ты объяснял своим солдатам правду. Ты эту правду вычитал из книг, Но эти книги правильные были, И ты толково разобрался в них И отличаешь ерунду от были. Высокой мерой человека мерьте — Ее солдаты выдержат вполне. Скажите им о жизни и о смерти, О Родине, о мире, о войне. Без дела голоса не повышайте — Солдаты все запомнят и учтут. Курить газеты? Можно. Разрешайте, Но только те, которые прочтут. Почаще брейтесь. Думайте про танки И помните, что политаппарат Не подымает рядовых в атаки, Но если врылись в землю и лежат — Вставайте, выбегайте из окопа, И ежели поверил вам народ — Так он пройдет за вами пол-Европы И дальше. если скажете, пойдет!

КОГДА МЫ ПРИШЛИ В ЕВРОПУ

1
Когда мы пришли в Европу, Нам были чудны и странны Короткие расстоянья, Уютные малые страны. Державу проедешь за день! Пешком пройдешь за неделю! А мы привыкли к другому И всё глядели, глядели… Не полки, а кресла в вагонах, Не спали здесь, а сидели. А мы привыкли к другому И всё глядели, глядели… И вспомнить нам было странно Таежные гулкие реки, Похожие на океаны, И путь из варягов в греки. И как далеко-далёко От Львова до Владивостока, И мы входили в Европу, Как море в каналы вступает. И заливали окопы, А враг — бежит, отступает. И негде ему укрыться И некогда остановиться.
2
Русские имена у греков, Русские фамилии у болгар. В тени платанов, в тени орехов Нас охранял, нам помогал Общий для островов Курильских И для Эгейских островов Четко написанный на кириллице Дымно-багровый, цвета костров, Давний-давний, древний-древний, Православной олифой икон — Нашей общности старый закон. Скажем, шофер въезжает в Софию, Проехав тысячу заграниц. Сразу его обступает стихия: С вывесок, с газетных страниц, В возгласах любого прохожего, Стихия родного, очень похожего, Точнее, двоюродного языка. И даль уже не так далека, И хочется замешаться в толпу И каждому, словно личному другу, Даже буржую, даже попу, Долго и смачно трясти руку. Но справа и слева заводы гудят, Напоминая снова и снова Про русское слово «пролетариат», Про коммунизм (тоже русское слово). И классовой битвы крутые законы Становятся сразу намного ясней: Рабочего братства юные корни Крепче братства словесных корней.
3
О, если б они провидели, О, если бы знать могли, Властители и правители, Хозяева этой земли! Они бы роздали злато. Пожертвовали серебром И выписались из богатых — Сами ушли бы, добром. Но слышащие — не слышали, Но зрячие — не глядят, Покуда их не повышибли Из каменных их палат. И вот затухают классы, Как на ветру — свеча, И трубные радиогласы Гласят про смерть богача. И режут быков румынских Румынские кулаки, И талеров полные миски Закапывают у реки. А я гляжу, на Балканах, Как тащит сердитый народ За шиворот, словно пьяных, Кумиры былых господ. Сперва на них петлю набрасывают, Потом их влачат трактора, Потом их в канавы сбрасывают Под общие крики «Ура!». О, если б они провидели, О, если бы знать могли, Властители и правители, Князья, цари, короли! Они бы из статуй медных Наделали б медных котлов И каши сварили для бедных — Мол, ешьте без лишних слов. Но слышащие — не слышали, Но зрячие — не глядят, Покуда их не повышибли Из каменных их палат.