Даже сейчас, наедине с собой, вспомнив об этом, Ася покраснела. Разве можно оправдать себя тем, что после она позвала Галю и все ей сделала? Нет, до чего докатиться! Ведь раньше такого она себе не позволяла. Она, которая обшивала всех девчонок в общежитии. Ну, а если бы Анна Георгиевна ее не пристыдила?! Лежала бы себе, полеживала, довольствуясь тем, что ее не тревожат. Безвольное, ко всему безразличное существо. Говорила когда-то ученикам красивые и громкие слова. «В жизни всегда есть место подвигам». А сама? Уж очень она стала пренебрежительно к людям относиться. И к Косте. Сегодня он заглянул в палату, а она притворилась спящей.

В кино она боялась: вдруг схватит за руку или обнимет. Ничего подобного. Хохотал во время сеанса, как мальчишка. На него даже оглядывались. Она подумала: «А он славный». Ну, для чего ей было так демонстративно вести себя; когда он на обратном пути попытался взять ее под руку, чуть не оттолкнула его. Совсем одичала. Разыгрывала из себя какую-то недотрогу. Ну, что особенного? Не дай бог, парень еще подумал, что она не хочет идти с ним под руку, потому что он всего-навсего монтер. Ох, уж совсем было бы глупо!

Вдруг что-то упало на кровать. Камушек. Не успела Ася подумать, что все это значит, как над перилами веранды появилась взлохмаченная голова.

Костя уселся на перила, свесив ноги на веранду.

— Что вам нужно? — шепотом сердито спросила она, натягивая простыню на плечи.

— Пойдемте туда, — тоже шепотом ответил он. — Внизу скамейка. Посидим. Все равно вы не спите.

Ася отрицательно мотнула головой.

— Вам все равно. Можете вы сделать для меня?

— Уходите, я оденусь.

Он, как кошка, бесшумно спрыгнул.

Страх, что он снова залезет и их смогут услышать, заставил ее одеться и подойти к перилам веранды… Он ловко, так же бесшумно вскочил и осторожно помог ей спуститься на землю.

— Говорите, что вам нужно, и я уйду.

— Я же сказал вам: мне нужно, чтобы вы со мной просто посидели. Не сердитесь. Послушайте лучше, о чем вызванивают цикады.

— Ого! Да вы романтик.

— Я монтер. Или, как меня здесь громко называют, электрик. Ну, а вы чем занимались на большой земле? Вы смахиваете на художницу или на актрису.

— Учительница. Была…

— Почему была?

— Неужели не понимаете?

— Ладно. Пусть на год, на три — осечка. Ну и что? Вы же вернетесь в школу.

Он это сказал таким тоном, как будто все зависело от нее.

Она понимала: его слова ровно ничего не значат, и все же, наперекор здравому смыслу, на какой-то миг поверила его словам.

— Костя, у вас есть что-нибудь заветное? Ну, о чем бы вы мечтали с детства?

— Есть. Вас поцеловать.

— Костя!

— Не буду. Буду тихим, как море в штиль. Только не уходите. Между прочим, помните Багрицкого: «…Но я — человек, а не зверь и не птица…»

Немного помолчали.

— Я еще мальчишкой мечтал отправиться в кругосветное путешествие. Я из-за этого и в моряки подался.

— Вы были моряком?

— По совместительству с римским папой.

— Расскажите о себе.

— Ну, не притворяйтесь, что вам интересно!

— Я не умею притворяться.

— Тогда слушайте. — Он начал говорить суховато, как будто говорил не о себе. — Отец был моряком. Потерял я его шести лет. Мы жили вдвоем с матерью. Учился я, как и все мальчишки: из кожи не лез. Смешно: даже когда знал, не поднимал руки, считал, что только подлизы поднимают руки. Любил географию и физику. Географию у нас преподавал, теперь-то я понимаю, превосходный учитель. Мы его звали Гео-Граф. Если мы уж слишком начинали шуметь, он, снимая очки, говорил: «Дети, я возмущен вашим поведением». Он никогда на нас не кричал. Ни в одном учебнике не было того, что он нам рассказывал. Это уж мы проверяли. Физику преподавал фронтовик. Моряк. Он говорил, что человек, не знающий физики, не может быть полноценным. А мы хотели быть полноценными. Он оборудовал в школе мастерскую, хотя тогда еще производственное обучение в программу не входило. Как видите, мне это в жизни пригодилось.

Когда был в девятом классе, у меня объявился отчим. Я его возненавидел за то, что он стал мужем моей матери. У меня появилась к ней… брезгливость, что ли. Я не был наивным мальчиком. Но до этого мать для меня была святыней.

Я заявил, что у меня отец один. И это ничего не значит, что он погиб. И убежал. Через неделю милиция торжественно доставила меня домой. С этого дня я стал усердно доказывать, что меня не так-то просто воспитывать. Я подлил в водку уксусу. И тихо злорадствовал, увидев, как у него перекосилась морда.