— Нет. Я спрашивал. Ольга Викентьевна библиотечное дело знает, но старушке пора на пенсию.

— Спасибо, Костя.

— Не за что. Небольшое дело розетку поставить.

— Я еще тебя попрошу, проведи ей на веранду радио!

— Есть провести радио!

Явился Костя на другой же день, Ася лежала на веранде и вязала. Она поздоровалась, не поднимая головы и не выпуская спиц из рук.

Внимательно посмотрев на торчащий из-под подушки томик стихов в синем переплете, он спросил:

— Тютчев ваш собственный? Я знаю: у нас в библиотеке его нет.

— Да, собственный.

— Хороший поэт?

— Да. А какого поэта вы считаете хорошим?

— Вы, конечно, у Блока любите «Незнакомку»?

— Люблю. А вы какие стихи любите?

— У Блока — «Двенадцать». Светловская «Гренада» — стих высшего класса. Я считаю: сочинил поэт такое и может больше никакой бодяги не писать. И давно вы в таком горизонтальном положении?

— С марта.

Костя свистнул.

— Медицина вообще-то довольно абстрактная наука.

— Вы в нее не верите?

— Я привык верить только в себя.

Ася выпустила из рук спицы и, с неприязнью глянув на его черномазое самоуверенное лицо, сказала;

— Хорошо вам, здоровым, так рассуждать.

— А вы знаете Григория Наумовича?

Ася кивнула.

— Железный старик! Я ему обязан жизнью…

— Вы?!

Он стоял, прислонившись к косяку двери, в своей робе, из-под которой выглядывала тельняшка. Большие руки с обломанными ногтями вертели отвертку. Черные без зрачков глаза смотрели на нее.

— Да, ТБЦ. Четыре года носил двухсторонний пневмоторакс.

«Носил — очень точное определение», — подумала она.

— Вас как зовут?

— Константин. А вас — я знаю.

— Костя, а до болезни… — она замолчала.

— Вы хотите спросить, кем был до болезни? Римским папой. Во-во, чаще улыбайтесь! Это полезнее всяких «биотиков». И жмите на манную кашу. Я съел тыщу каш. — И вдруг без всякого перехода огорошил: — А давайте махнем сегодня на танцы!

Ася засмеялась: таким нелепым ей показалось его приглашение.

— Нет, танцы — исключено. Я не съела еще тыщу каш.

Он молча собрал инструменты и вышел.

А через два дня снова явился. После ужина.

На этот раз Костя был в узких черных брюках и белоснежной рубашке.

Ася вопросительно взглянула на него.

— Я взял билеты на «Римские каникулы». Из уважения к римскому папе. Нет, серьезно — фильм железный.

— Я не хочу в кино. Не могу.

Костя изорвал билеты и швырнул их за веранду.

— У вас температура?

— Небольшая.

— Плюньте. Пошлите ее подальше.

— Ничего вы не понимаете.

— Понимаю. Я же все испытал на собственной шкуре. Махнем. Здесь рядом. Вечер теплый. Если вам будет трудно, смотаемся.

— А билеты?

— Я изорвал старые.

— Махнем! — сказала Ася. — Только я оденусь.

— А я пока сбегаю за билетами. Через пять минут буду ждать у корпуса.

«Может, не идти? — спросила себя Ася, когда Костя умчался. — А почему не ходить?»

Не умолкая, перезванивались цикады. Кажется, что звенит небо, звенят звезды, звенит душный ночной воздух.

Ася перевернула подушку прохладной стороной и закинула руки за голову. Но так было неудобно, и она снова перевернулась на правый бок. Потом села в кровати. Поставила локти на приподнятые колени и обхватила голову руками.

Сегодня днем пришла Анна и сказала:

— Вы знаете Галю из седьмой палаты? У нее большая семья, и, видимо, они трудно живут.

— Да, — равнодушно отозвалась Ася, не понимая, к чему Анна клонит.

— Ей не в чем пойти на танцы, — продолжала Анна. — Вчера был ее день рождения, и палата подарила ей на платье. Помогите Гале. Надо только скроить и сметать. А прострочить она сумеет. Я дам свою машину.

И вот тут она ответила Анне Георгиевне что-то невразумительное: отвыкла, руки не поднимаются… боится испортить… и тогда Анна встала и сухо, не глядя на нее, сказала:

— Я все понимаю. Но такое, извините меня, отказываюсь понимать, — сказала и ушла.