Когда Сяпа проснулся, все вокруг изменилось. В свете ярко пылающего очага кыш смог увидеть, что мебель на кухне стоит вдоль стен ровно, дверцы шкафчиков закрыты, подогнутые ножки выпрямились. С пола исчезла грязная посуда. Вымытая и аккуратно сложенная на полках, она благоухала мятой, листиками которой были проложены плошки. Выскобленный деревянный пол сиял чистотой, и к нему больше не липли лапы. У порога появился золотистый соломенный половичок.

«Перенимая чужие традиции, мы приобретаем новый жизненный опыт, — подумал Сяпа, вспоминая наставления Оп- па. — Жизнь показала, что многие кышьи недостатки не выдерживают обыкновенной гигиенической обработки. Как просто! Вот Бяка… Он нарушил основные правила хорошего тона, узаконенные нашим племенем, повел себя, можно сказать, неподобающим образом — насильно вымыл хозяина дома! И каков результат? На первый взгляд превосходный!»

Сяпа зевнул, смачно потянулся, поднялся с лавочки и пошел на поиски Бяки с Датем.

Их он нашел в небольшой свежеприбранной комнате. На низком топчане расположился чистый, причесанный, укутанный в плед философ. Он гладил спящего у него на коленях Светляка, который ярко светился от удовольствия. За столом на резном табурете восседал довольный Бяка с плошкой в лапах. В комнатке стоял лимонный аромат мелиссового чая, с едва уловимой горчинкой полыни. Здесь было уютно, чисто и тепло. Появление Сяпы осталось незамеченным. Он тихонько пристроился на сундуке с лесными орехами, не желая мешать чужой неспешной беседе.

— Я люблю шмелей, — рассказывал кышок, — пушистых, толстых и трудолюбивых. А новые Старейшины хотят, чтобы я был философом. Они говорят, что шмели — не модно, не престижно, что они не соответствуют…

— А что они говорят про твою эту… как ее… философию? — спросил Бяка.

— «Соответствует», «весьма», «как нельзя более кстати», — припомнил Дать. — Новые Старейшины хотят, чтобы я всем объяснил с точки зрения науки, какие они умные, красивые и полезные обществу.

— Значит, ты забыл свою мечту и пошел у них на поводу? — хмыкнул Бяка.

— Нет, не значит, — нахмурился Дать. — Я ослушался новых Старейшин и тайно построил себе бомбидарий [2] . Я подбираю в Большой Тени шмелей-подранков, выхаживаю их, а потом выпускаю на волю. Но об этом никто не знает, потому что я — трус. Я даже не могу вернуть себе свое настоящее имя. Псевдоним Дать мне придумали новые Старейшины. Они говорят, что он престижен и больше соответствует. А по-настоящему меня зовут Э-э-э.

— Настоящее имя мне нравится гораздо больше, — твердо заявил Бяка. — Наверное, потому, что оно настоящее.

Э-э-э широко улыбнулся, Бяка удовлетворенно хмыкнул, а Сяпа радостно хрюкнул в уголке.

— Я родился очень веселым кышонком, но в Большой Тени сейчас не принято радоваться и смеяться, — прошептал Э-э-э. — Мы всем лесом облагораживаемся и духовно растем. А Смех — неблагороден.

— Сам придумал? — грубо осведомился Бяка.

— Куда мне, — махнул лапкой Э-э-э, — ведь у меня такой короткий хвостик.

— Хвост как хвост, не короче моего, — посуровел Бяка. — Только при чем здесь хвост? Мода на длинные хвосты пришла, что ли?

— Вроде того, — кивнул Э-э-э. — Мама рассказывала, что несколько лет назад, когда меня еще не было на свете, к нам в лес приплыл на плоту с дальнего берега Лапушки кыш Цап и объявил себя здесь Главным, потому что его хвост был длиннее, чем у всех. Члены Большого Совета возмутились и объявили ему бойкот, но Цап повел себя хитро и коварно. Он перессорил всех кышей Большой Тени, настроил их против Старейшин, и Совет распался. Потом Цап набрал кышей, у которых хвостики были длиннее обычного, и объявил их новыми Старейшинами. Бывшие Старейшины не захотели с этим мириться. Среди повстанцев был некий Ась. Он взял с собой несколько кышат — Сяпу, Люлю, Туку, Слюню с Хлюпой, Бибо, Бяку и Гнуса — и, чудом перебравшись через каменную гряду, поселился с ними на холме Лошадиная Голова. Он хотел, чтобы эти кышата выросли свободными и веселыми. А его друг Шам-Шам, другой бывший Старейшина, поселился в стороне от кышьих поселений, почти у каменной гряды, и стал расписывать камешки-веселяшки. Новые Старейшины обзывают его чужаком и бузотером, но многим он нравится. Он добрый, и с ним весело.

Бяка натужно соображал, что ему делать, — признаваться, что они те самые кыши, или нет. Решил пока молчать.

— Значит, с Шам-Шамом весело? — поддел он малыша. — Так ведь это — «неблагородно».

Э-э-э вздохнул:

— Пусть я плохой философ, но я не глупец и понимаю, что длиннохвостые начальники просто морочат всем голову. Меня заставляют читать кышам лекции на темы: «Преимущества длинного хвоста», «Суперинтеллект длиннохвостых», «Хвост в нашей жизни», «Пагубное влияние смеха на позвоночный вырост»!!! И я вру. А остальные кыши верят. Они подчиняются новым, глупым Законам, делают все, как им велят, и отращивают хвосты. Да, врать — плохо, но я боюсь идти против всех.

Сяпа съежился в уголке, когда услышал Бякины слова:

— Знаешь, Э-э-э, этот Цап — обыкновенный длиннохвостый диктатор. А его приспешники — хвостатая хунта.

Э-э-э испуганно огляделся и сказал шепотом:

— Смешно, но не очень. Мы тоже раньше смеялись, даже частушку сочинили: «Отчего, не знаю сам, — кышам говорил Хрум-Хрум, — у кого длиннее хвост, у того короче ум». — Он вздохнул. — Но теперь нам уже не до смеха. В лесу день ото дня становится все хуже и хуже. Льстецы пресмыкаются. Цап назначает на должности по длине хвоста. А его помощники сочинили Закон о том, что над длиннохвостыми нельзя смеяться и про них нельзя сочинять ругательных стихов. В Большой Тени этот Закон прозвали «Привилегией Хвоста». Потом Цап поставил в лесу калитку, чтобы обозначить, где начало его, Цаповых, владений. Некоторые кыши выслуживаются, ходят с утра до вечера в слезах и для этого нюхают дикий лук. А хорошие кыши плачут натурально. Они ждут не дождутся, когда придет зима и можно будет впасть в спячку.