Он смотрел на следователя с горькою и холодною насмешкою.

– - Ну, что же... конечно...
– - бормотал сбитый с толку Петр Дмитриевич, не зная, что отвечать.
– - Но это уже -- в области морали, вне нашей компетенции... а так -- по общежитию то есть и юридическому смыслу -- вы действовали в пределах своего права.

Ревизанов строго возразил:

– - Если вы считаете меня вправе убить сотню человек крахом банка, почему мне не убить одного человека ударом ножа или известною дозою мышьяку?

Синев махнул рукою:

– - Отвечу вам любимыми словами милейшего Степана Ильича Верховского: "Софизмы, батюшка, старые софизмы!" -- да еще с прескверным ароматом вдобавок: Сибирью пахнут.

Ревизанов возразил отрицательным движением руки, полным самоуверенного сознания своей силы:

– - "Что Сибирь! далеко Сибирь!" Шпекин и не подозревал, голубчик, какую гениальную фразу он сказал. Сибирь -- учреждение для дураков и нищих. Ну, вообразите-ка, для примера, преступником меня, вашего покорнейшего слугу? Неужели я буду так глуп -- дамся вам отправить меня в Сибирь?

– - Вот тебе на! отчего же нет?

– - Оттого, что между мною и Сибирью, -- принимая Сибирь как общий образ уголовного наказания, -- всегда останутся три барьера: ловкость, смелость и богатство.

– - Деньгами от уголовщины не отвертитесь!

– - Будто?

– - Замять уголовное дело? да ни за сто тысяч!

– - За иные дела платят и больше, -- подразнивал Андрей Яковлевич.

– - Порядочному человеку это безразлично.

– - Порядочному...
– - протянул Ревизанов.
– - А вы имели когда-нибудь в своем распоряжении сто тысяч?

– - Конечно нет.

– - Хорошая сумма. Круглая.

– - Какая бы ни была!

Ревизанов мелодраматически склонил пред ним свою голову:

– - Вы бескорыстны. Это делает вам честь!

– - Подкуп!
– - размышлял Петр Дмитриевич.
– - Ну хорошо: сегодня вы откупитесь, завтра, послезавтра... но не монетный же вы двор, чтобы постоянно выбрасывать из кармана по сто тысяч...

– - Да ведь и не каторга же я воплощенная, чтобы постоянно нуждаться в подкупе.

Прощаясь с Синевым, Ревизанов звал его на завтра обедать.

– - Не могу, Андрей Яковлевич, простите. Завтра воскресенье: я искони абонирован Верховскими.

– - Ага! тогда в понедельник. Кланяйтесь Верховским.

– - Верховскому solo, -- поправил Синев.
– - Людмила Александровна уехала.

– - Да?
– - удивился Ревизанов, глядя в сторону.
– - Куда это она?

– - В деревню, к тетке... помните Алимову, Елену Львовну?

– - Еще бы! Почтенная старушка. Когда же?..

– - Сегодня рано утром. Я провожал. Она вчера сразу надумала и собралась поехать.

– - Елена Львовна!
– - меланхолически произнес Ревизанов.
– - Сколько лет я ее не видал!.. друзьями были... Скажите: давно она стала помещицею? Я что-то не помню, чтобы у нее было именье...

– - Помилуйте! Родовое, чудное именье в Рязанской губернии.

– - А! там земли вздорожали с тех пор, как прошла железная дорога. Я приценялся в прошлом году: приступа нет.

– - В таком случае, именье Елены Львовны -- Эльдорадо. Ее земля в двух верстах от Осиновки. Знаете -- большой буфет?

– - Как же, езжал...

"Лекок тоже!
– - рассмеялся Ревизанов, проводив Петра Дмитриевича.
– - Хочет читать в сердцах, а из самого качай вести, как воду из колодца... Итак -- уехала! Гм... признаюсь, это довольно неожиданно... Придет или не придет? Что означает этот отъезд? Бегство или лишь, так сказать, антисемейный маневр?"

Он взял с этажерки красный томик Фрума. "Рязанская дорога... Осиновка... так, так... Ха-ха-ха! а встречный-то поезд в Малиновых зорях? Я и забыл!"...

XVIII

Ревизанов ждал. Стол был накрыт на двоих, сверкал серебром и хрусталем, благоухал цветами и дорогими фруктами. Слугу, который сервировал стол, Андрей Яковлевич давно отослал с наказом:

– - Иоган, я жду даму. Предупредите швейцара; не надо, чтобы ее видели; пусть проведет как-нибудь поосторожнее. Завтра вы разбудите меня в одиннадцать. Если разбудите позже, прибью; если разбудите раньше, убью! Впрочем, вы знаете мои привычки: не впервой... вас учить нечего.