Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I
вернуться

Андреев Вадим Леонович
Шрифт:

ПОЭМА О РЕВЕККЕ [93]

И делят ризы мои между собою

И об одежде моей бросают жребий.

Псалтирь 21.19.

Распявшие Его делили одежды Его,

бросая жребий, кому что взять.

От Марка 15.24.

I Он пах селедками и керосином, Прикрытый периною быт. По ночам Медлительный сон в полушубке овчинном, Усевшись на лавку, угрюмо молчал. Как гуща кофейная в погнутой кружке, — Осели на дно неподвижные дни. И не было кукол. Слепые игрушки Лежали, как мертвые звезды, в тени. …У Ревекки кукол нет, А Ревекке восемь лет… II Как высоко подвешены баранки. Над бочкой, где ныряют огурцы, Как угли, светятся в стеклянной банке Таинственные леденцы. Как пахнут пряники миндальной пылью, Как сладостно о пряниках мечтать, — Вот если б подарить Ревекке крылья, Чтоб эти пряники достать. …У Ревекки кукол нет, А Ревекке восемь лет… III Но иногда вот в эту тишину, Но в этот мир — невзрачный, серый, душный, Привыкший к полуяви, к полусну, Расчетливый и законопослушный, Врывались гордые гортанные слова, Звучали в хейдере рассказы ребе, И странно озарялась голова, И таял бледный быт в библейском небе. IV Кричат погонщики верблюдов Арбы, настойчиво пыля, Скрипят. Вдали, как чудо, Обетованная земля Колеблется в тяжелом зное. И море дымно-золотое Сверкает, светится, блестит И жадным пламенем горит. А позади плывут в песках Медлительные колесницы, Поблескивают на щитах И копьях — желтые зарницы, И раскаленная завеса, Тяжелые войска Рамзеса Полуприкрыв слепым крылом, Струится в воздухе пустом. V Он поднял руку, и вода, Как зверь ощерясь, отступила И раскололась, и слюда Края зыбучие покрыла. Меж водорослей и камней, Блистая чешуей своей, Как нерастаявшие глыбы, Огромные лежали рыбы. Когда Израиль перешел По дну на берег Аравийский И медленно последний вол Втащил арбу на берег низкий, — С тяжелым вздохом наслажденья Разорвала оцепененье И войско вражье без следа Пожрала дымная вода. VI Высоки ночные ели. Крепок огненный мороз. Нежным бархатом метели, Лепестками белых роз Укрывает ночь пустыню. Сердце человека стынет, И, медлительный, течет Воздух, превращаясь в лед. И идут, как будто по дну, Темной просекой лесной, Погрузившись в мрак подводный, Беглецы слепой толпой. А вдали упрямо лает, И визжит, и настигает, И строчит, и бьет, и бьет Полуночный пулемет. VII Низкое, ночное небо. У Ревекки куклы нет. У Ревекки нету хлеба. Заметая слабый след, Медленно и неустанно Падает сухая манна, В черном воздухе летит, В черном воздухе звенит. Кто во тьме поднимет руку? Кто расколет мрак ночной? За твою, Израиль, муку Кто пожертвует собой? Далека земля родная, Золотая, голубая, Каменистая, святая, Ханаанская земля. VIII Как развалины древнего храма, Колоннадой без крыши стоят Неподвижно, сурово, упрямо Эти трубы и жадно дымят. И во мгле, как глаза великанов, С каждым часом еще горячей Полыхают отверстья вулканов, Золотые орбиты печей. IX В черном дощатом бараке Сложены — до потолка — Старые платья и фраки — Плоская, злая тоска. И наверху приютились, В ряби застывшей реки, Все, чем они поживились, — Стоптанные башмачки. X За нас, за нашу злую землю, За тех, кто плакал, кто смеяться смел, За тех, кто говорил — «нет, не приемлю», За тех, кто ненавидел, кто жалел, За то, чтоб девочкам дарили куклы, Мальчишкам — деревянные мечи, Горят над лагерем, в том небе тусклом, Ее — неотразимые — лучи. …У Ревекки кукол нет, А Ревекке было восемь лет. [1947]

93

Поэма о Ревекке — Не, 1949, № 39/41.

Слово («Бывает так — и счастья нет огромней…») [94]

Бывает так — и счастья нет огромней, Когда, в смятении, услышишь вдруг Родного слова первобытный звук: Пойми его люби его, запомни! Ты с этим словом жил давным-давно, И стало слово словом обиходным, И ты забыл, что звуком первородным, И только им одним живет оно: Когда-то гласных нежная основа Согласных костяком поддержана была, И в диком горле предка ожила Душа того, что в мире стало словом. [1951,1956]

94

Слово — З, 1966, № 1; HP.

«От весны уже некуда деться…» [95]

От весны уже некуда деться: Что ни день, то она зеленей. Терпкий воздух, такой же, как в детстве, Лишь, пожалуй, еще голубей. И, пожалуй, теперь по-иному — Эти годы не даром прошли — Утомительной дышишь истомой Обнаженной и влажной земли, И глядишь сам не свой и не зная, День ли целый иль четверть часа, Как в себе облака отражает Голубой колеи полоса, Как борозд темно-рыжие строчки На полях пролегли без конца, Как листок, появившись из почки, Поражается свисту скворца. [1952]

95

«От весны уже некуда деться…» — З, 1966, № 1.

«Из-под талого снега бежит ручеек…» [96]

Из-под талого снега бежит ручеек, И, коричневой мордой уткнувшись в канаву, Он визжит от восторга — ну, прямо щенок, Обалдевший от солнца и света на славу. Вот он нос задирает, готовый чихнуть, И, схватив прошлогодний листок по дороге, Он волочит его и пускается в путь, Широко раскорячив аршинные ноги, И бежит, и не знаешь — щенок иль ручей, А возможно, что это и то и другое, — Ведь недаром все чище, просторней, звончей С каждым днем небеса над моей головою. [1952]

96

«Из-под талого снега бежит ручеек…» — З, 1966, № 1.

Лес в июне («В глазах зарябило от тени и света…») [97]

В глазах зарябило от тени и света, Идешь как слепой — от пятна до пятна, — Уже опрокинулась в знойное лето, В струящийся воздух весна. В лесу лишь зеленое да голубое: И корни, и даже валежник — и тот, Покрывшись прозрачной шершавой травою, Того и гляди, зацветет. С веселым гуденьем, вся в звонком сиянье Мелькающих крыл, пролетела оса, И снова лесное сухое дыханье, И щебет — на все голоса. Как дождь ослепительный, падает пламя, Сжигая за новой саженью сажень. Прибита к земле золотыми гвоздями Листвы темно-синяя тень. Куда ни посмотришь, глаза приневолив, Везде, от земли и до самых небес, Упершись всей грудью в далекое поле, Трепещет сияющий лес. [1956]

97

Лес в июне — З, 1966, № 1.

«Ласточек хвостики узкие…» [98]

Ласточек хвостики узкие, И провисающие провода — Ноты таинственной музыки, — И поезда, поезда, поезда… Осень с тетрадкою нотною, Насыпь, овраг и кусты… Сердце мое перелетное — Родина — ты! [1951]

Куст можжевельника («Когда он возникает в глубине…») [99]

98

«Ласточек хвостики узкие…» — З, 1966, № 1.

99

Куст можжевельника — PV; З, 1967, № 12; HP.

Когда он возникает в глубине Суровой чащи, меж сплетенья веток, Приходит в голову невольно мне, Что этот куст — мой друг и дальний предок. Вот он стоит — лазурный часовой — В своей одежде неколючих игол, Высокий, стройный, дымно-голубой, Как сгусток времени, как символ мига, Того мгновения, которым я, Быть может, был — давным-давно — когда-то. О, как была тогда душа моя Щедра, отзывчива, богата! Он вспыхнул в блеске капель дождевых, Один в лесу он солнцем был опознан, И вот горят на веточках тугих Смолистые смарагдовые звезды. Как трудно мне в земных стихах моих Поймать и воссоздать воспоминанье, Чтоб прозвучал — как этот куст — мой стих В людском лесу лазурным восклицаньем? [1966]

Яблоня («Дичок я выкопал в лесу. С трудом…») [100]

Дичок я выкопал в лесу. С трудом Раздвинув камни, я непрочный корень Извлек с налипшею землей. Потом Я посадил дичок в саду, на взгорье, Подальше от других: как человек, И яблоня должна дышать свободно, Пусть будет у нее счастливый век — Большой, высокий, многоплодный. Потом кору ножом я полоснул И ртом приник к кровоточащей ране, И душу дереву мою вдохнул. И стала яблоня моим созданьем, И много лет, из года в год, она В моем саду цвела, плодоносила, Прозрачной кровью до краев полна И одержима творческою силой. Стареет дерево, как всякий человек, И времени следы неизлечимы — Уже топор свой точит дровосек, Уже приходит срок неотвратимый, И в этот миг и яблоня, и я, В надежде полного изнеможенья, Со всею болью старого огня Мы бросим в мир последнее цветенье. Из черных почек вылетят цветы, На дальних ветках сядут, словно птицы, И, не боясь ни холода, ни тьмы, Душа цветов, сияя, загорится. [1967]

100

Яблоня — PV; З, 1967, № 12; HP.