Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961-1972
вернуться

Слуцкий Борис Абрамович
Шрифт:

ПЕРЕПРАВА

Не помеченные на карте и текущие так, зазря, подмосковные речки в марте разливаются в полуморя. Ледяная, убивающая снеговая вода, с каждым часом прибывающая, заливает пойму тогда. Это все на неделю, на две, а потом все схлынет, уйдет. Ну, а две недели разве так легко прожить, пережить! В эти самые две недели в марте, в 42-м году, на меня вещмешок надели. Я сказал: «Сейчас пойду». Дали мне лошаденку: квелая, рыжая. Рыжей меня. И сказали кличку: «Веселая». И послали в зону огня. Злой, отчаянный и голодный, до ушей в ледовитом огне, подмосковную речку холодную переплыл я тогда на коне. Мне рассказывали: простудился конь и до сих пор хрипит. Я же в тот раз постыдился в медсанбат отнести свой бронхит. Было больше гораздо спросу в ту войну с людей, чем с коней, и казалось, не было сносу нам и не было нас сильней. Жили мы без простудной дрожи, словно предки в старину, а болеть мы стали позже, когда выиграли войну.

ВЫСВОБОЖДЕНИЕ

За маленькие подвиги даются медали небольшой величины. В ушах моих разрывы отдаются. Глаза мои пургой заметены. Я кашу съел. Была большая миска. Я водки выпил. Мало: сотню грамм. Кругом зима. Шоссе идет до Минска. Лежу и слушаю вороний грай. Здесь в зоне автоматного огня, когда до немца метров сто осталось, выкапывает из меня усталость, выскакивает робость из меня. Высвобождает фронт от всех забот, выталкивает маленькие беды. Лежу в снегу, как маленький завод, производящий скорую победу. Теперь сниму и выколочу валенки, поставлю к печке и часок сосну. И будет сниться только про войну. Сегодняшний окончен подвиг маленький.

ДВЕСТИ МЕТРОВ

Мы бы не доползли бы, ползи мы хоть ползимы. Либо случай, либо — просто счастливые мы. Ровно двести метров было того пути, длинных, как километры… Надо было ползти! Надо — значит, надо! (Лозунг той войны.) Сжав в руках гранаты, мы ползти должны. Белые маскхалаты тихо берут подъем. Словно ели, мохнаты, оползнями ползем. Оползнями, плывунами плыли мы по снегам. Что же станется с нами, взвод не постигал. Взвод об этом не думал: полз, снег вороша. И как пену сдунул немцев с рубежа.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ В АЛЬПАХ

Четыре верблюда на улицах Граца! Да как же они расстарались добраться до Альп из родимой Алма-Аты! Да где же повозочных порастеряли? А сколько они превзошли расстояний, покуда дошли до такой высоты! Средь западноевропейского люда степенно проходят четыре верблюда, худые и гордые звери идут. А впрочем, я никогда не поверю, что эти верблюды действительно звери. Достоин иного прозванья верблюд. Дивизия шла на верблюжьей тяге: арбы или пушки везли работяги, двугорбые, смирные, добрые, покорные, гордые, бодрые. Их было, наверное, двести четыре, а может быть, даже и триста четыре, но всех перебили, и только четыре до горного города Граца дошли. А сколько добра привезли они людям! Об этом распространяться не будем, но мы никогда, никогда не забудем верблюдов из казахстанской земли. В каком-то величьи, в каком-то прискорбьи, загадочно-тихие, как гороскоп, верблюды проходят сквозь шум городской. И белые Альпы видны в междугорбьи. Вдоль рельсов трамвайных проходит верблюд,  трамваи гурьбой за арбою идут. Трамвай потревожить верблюда не смеет. Неспешность приходится извинить. Трамвай не решается позвонить. Целая очередь грацких трамваев стоит, если тянется морда к кустам, стоит, пока по листку обрываем возросший у рельс превосходный каштан. Средь западноевропейского люда степенно проходят четыре верблюда.

МАРШАЛ ТОЛБУХИН

У маршала Толбухина в войсках ценили мысль и сметку, чтоб стучала, и наливалась силою в висках, и вслед за тем победу источала. Сам старый маршал, грузный и седой, интеллигент в десятом поколеньи, любил калить до белого каленья батальных розмыслов железный строй. То латы новые изобретет и производство панцирей наладит, и этим утюгом по шву прогладит врагов. Сметет и двинется вперед. То учредит подводную пехоту, которая проходит дном речным и начинает страшную охоту на немца, вдруг возникши перед ним. Водительство полков не ремеслом считал Толбухин, а наукой точной. Смысл западный со сметкою восточной спаяв, он брал уменьем, не числом. Жалел солдат и нам велел беречь, искал умы, и брезгал крикунами, и умную начальственную речь раскидывал, как невод, перед нами. В чинах, в болезнях, в ранах и в летах, с веселой челкой надо лбом угрюмым он долго думал, думал, думал, думал, покуда не прикажет: делать так. Любил порядок, не любил аврал, считал недоработкой смерть и раны, а все столицы — что прикажут — брал, освобождал все — что прикажут — страны.

«Слышу шелест крыл судьбы…»

Слышу шелест крыл судьбы, шелест крыл, словно вешние сады стелет Крым, словно бабы бьют белье на реке, так судьба крылами бьет вдалеке.

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

В девятнадцатом я родился, но не веке — просто году. А учился и утвердился, через счастье прошел и беду все в двадцатом, конечно, веке (а в году — я был слишком мал). В этом веке все мои вехи, все, что выстроил я и сломал. Век двадцатый! Моя ракета, та, что медленно мчит меня, человека и поэта, по орбите каждого дня! Век двадцатый! Моя деревня! За околицу — не перейду. Лес, в котором мы все деревья, с ним я буду мыкать беду. Век двадцатый! Место рабочее! Мой станок! Мой письменный стол! Клич победный! Мучительный стон! Потому еще ближе, чем прочие, что меня ты тянул и ковал, словно провод меня протягивал, то подкручивал, то подтягивал, потому что с тобой — вековал.

«У времени вечный завод…»

У времени вечный завод, как будто Второй часзавод его собирал на конвейере. Заведено на века, как будто его в ОТК Второго завода проверили. Все кончится, что началось, хотя бы сначала, как лось, случайно забредший в Сокольники, шумело, ревело, тряслось. Все кончится, что началось. Все кончится. Тихо. Спокойненько. Полвека, что я проживу, треть века, что я проработаю, как лось, я сминаю траву и розы на клумбах заглатываю. Но время мое включено, песок мой все сыплется, сыплется, и надо дерзать или силиться — кому что дано.

ОТРОЧЕСТВО

Нынешние студенты гораздо лучше одеты, чем я, когда я учился в конце тридцатых годов. Нынешние студенты реже читают газеты. Их занимают числа, цифры забитых голов. Нынешние — сытее, шире в плечах, наверно. У них другие идеи: можно подумать неверно. Мне было невозможно хоть раз подумать ложно. Страшное напряженье в наших гудело мозгах, чтобы ни нарушенья в абрисе и мазках. Через все наши споры, помню, как сейчас, лозунг прошел: саперы ошибаются только раз! Мины, мины, мины выли вокруг меня. Мало было мира. Много было огня. Мало было мыла. Мало было хлеба. Много было пыла. Много было неба — неба голубого над зеленями полей. Отрочества любого мне мое милей.