– Дела… – эхом прошелестело по курилке. – Что же теперь будет-то? Как же работать-то теперь?.. Слышь, а у зама акции есть?

И разговор плавно перекинулся на тему: к кому может перейти фирма, случись не вернуться гремучей змеище Волиной живой и невредимой.

Начали с ее дочери, конечно же. Тут же приуныли, сообразив, что та фирму либо говнюку какому-нибудь продаст, либо пропьет, что в принципе одно и то же.

Потом принялись вспоминать возможных наследников. Таковых не находилось. Перекинулись на Лозовского, в пользу которого Марианна могла из великой любви составить завещание. Потом вспомнили про Ксюху, к которой Волина тоже нежность питала. Чуть пошептались о Тамаре Федоровне Чалых, которая тоже может ходить в наследниках, но фирму ей доверять нельзя. Уж лучше дочке непутевой, чем этой неграмотной бабище.

Потом снова имя Ярослава Всеволодовича Лозовского оказалось у всех на устах. Неспроста же, мол, его в милицию забрали. Если он в наследниках, то и на роль подозреваемого первым сгодится.

– Не надоело еще судачить?!

Хрипловатый голос Ксении Минькиной обрушился им на головы, будто бетонная плита. Они ведь только-только снова к дочери Марианны Волиной подступились, пытаясь на нее примерить директорское кресло мамы, как эта рязанская дура выпрыгнула из-за угла, как черт из табакерки.

– А тебе-то что? – огрызнулась Валечка Сметанина. Она с Ксенией не ладила, подозревая ее в доносах начальнице. – Больше всех надо, да? Ну, поговорили да разошлись. А ты прямо корчишь тут из себя… Лучше бы задумалась, как станешь прогинаться перед Аллой Волиной.

– Не стану я перед ней прогинаться, – угрюмо возразила Ксюша, обводя всех пасмурным взглядом. – И никто не станет.

– Почему это? – заинтересовался Коля Савин. – Ты, может, и нет, а нам точно придется.

– Не придется, говорю. Ее труп найден был еще в пятницу. Обкололась наша куколка…

…– Ярослав Всеволодович, я не прошу, не приказываю, я призываю вас во всем сознаться, – бубнил Александр Иванович Давыдов, в миру – Санчес, и с тоской смотрел на настенные часы.

Вот доля проклятая, а! Мало ему загубленной пятницы, а с ней и субботы с воскресеньем, так и понедельник не задался! С самого утра объездил все жилищные конторы. Общался с диспетчерами, паспортистами, потом брал под уздцы дежурных слесарей и в сопровождении понятых и экспертов вскрывал квартиру за квартирой, принадлежащие Волиной. Если в пятницу все их разговоры с коллективом носили полуформальный характер, то теперь наступило время принятия серьезных решений с соответствующими указаниями, скрепленными прокурорской подписью.

Квартиры оказались пустыми. И по поверхностному обследованию экспертов их очень давно никто не посещал. Та квартира, которая располагалась по соседству с фирмой «Октава» и где в последний раз встречался Лозовский с Волиной, тоже оказалась пустой. Ни трупа Марианны, ни следов ее пребывания там обнаружено не было. Зато всем не давал покоя труп ее дочери, найденный домработницей еще в пятницу.

Ну, обкумарилась девица, это рано или поздно непременно с ней случилось бы, чего огород-то городить! Нет же, не прокатывает у высокого руководства такая версия. Не может дочка такой великой женщины, как Марианна Степановна Волина, сдохнуть, как законченный нарик. Это непременно убийство, считало все то же руководство, которое никакого отношения к их ведомству не имело, а значит, и не получало нагоняев за нераскрытые убийства. А что убийство это никогда не станет раскрытым, Санчес до одиннадцати часов понедельника верил. Но вот после одиннадцати ему поступили свеженькие результаты экспертизы, и они-то и заставили его набрать номер мобильного Дмитриева, который на этот момент отирался на фирме «Октава» и пытался разговорить секретаршу Волиной.

– Слышь, Димыч! – зашептал он, будто его кто-то мог подслушать в их же кабинете. – Ты давай бери-ка там за жабры этого героя-любовника да вези его тихонечко сюда.

– Под предлогом? – не сразу понял его Дмитриев.

– Ну, придумай что-нибудь. Скажи, что на опознание или еще чего. Смотри, чтобы не занервничал и по дороге к нам не успел адвокатской бригадой обрасти.

– Да что случилось-то, Саш, можешь толком объяснить? – тут же заволновался Дмитриев, которому Лозовский этот тайно был симпатичен.

Он даже сочувствовал бедному малому, которого зажали в такие тиски мама с дочкой. Конечно, в глубине души Дмитриев понимал, что Лозовский проявил мягкотелость, малодушие. Мог бы послать обеих. Мог бы и уволиться в конце концов. А с другой стороны…

Он ведь очень интеллигентен был – этот парень. Такие обычно на отношения не сразу решаются и на разрыв оных тоже. Каждая из этих женщин могла рвать ему душу, рвать на части, между прочим. Он мог запутаться, мучаться. Почему-то Дмитриеву все именно так и представлялось. И уволиться ему могла Волина не позволить. Либо потом устроить такую травлю по городу, что бедный малый работы дворника не нашел бы. И в то, что Лозовский был примитивным альфонсом, в чем был уверен Саша Давыдов, Андрей не верил.

Он же съехал с квартиры, которую ему подарила Волина? Съехал.

Ключи оставил на столике в прихожей после того, как Марианна, не дав ему возможности объясниться и порвать с ней, убежала? Оставил.

И что самое главное смущало в Лозовском Дмитриева, это то, что он видел его мучения.

Парень явно переживал. Его буквально выворачивало, когда они начинали говорить о Марианне. А может, он любил ее, потому и больно ему было?..

– А может, он убил ее, оттого его и колотит, а, Андрюша? Ты об этом не думал? Что он не закоренелый убийца и переживает после содеянного, я еще могу поверить, но во все остальное… С трудом!