У порога толпились парни и подростки.

Горшковъ отнялъ руку отъ смертельно блднаго, искаженнаго лица и тяжело, скорбно вздохнулъ.

— А-а-а-ахъ, Господи, какой ёнъ... какой ёнъ весь страшный! — вырвалось у него. — Не ходите, не хо-дите, говорилъ онъ парнямъ, махая руками.

Акулина несла изъ зимней избы заколотыхъ ночью куръ и, увидя вчерашняго озорника, убійцу я сына, опустила внизъ глаза, спша поскоре пройти мимо него.

— Тетенька Акулина Трофимовна, — прерыви-стымъ голосомъ, вн себя, съ задрожавшими слезами на глазахъ, съ переісошеннымъ ртомъ воскликнулъ Горшковъ, — тетенька, простите за... за... — Челю-сти его соскальзывали одна с друап 3x6.1^X1114

и-яикакъ онъ не могъ справиться съ ними. — Простите за вчерашнее... не я, а все вино ... выпимши былъ.

— Господь тебя проститъ...

Горшковъ съ померкшимъ, смущеннымъ взглядомъ, не понимая, что говорила ему Акулина, пошевелилъ блдными, пересохшими губами, желая еще что-то ска-зать, но старуха скрылась за дверью.

Онъ постоялъ въ забытьи, поглядлъ на дверь, потомъ, сгорбивъ свою узкую спину и снова замахавъ рукеми, пошелъ со двора.

— То-то, убилъ, а теперь совсть зазрила.. . — замтилъ кто-то въ толп парней, слдившихъ гла-зама за удаляющейся жалкой фигурой Горшкова.

Съ поповки привезли священника съ причтомъ.

Въ изб быстро отслужили литію. Мужики подъ плачъ семьн подняли гробъ съ покойникомъ, вынесли на дворъ, поставили на телгу и вся печальная гіроцессія подъ мягкими, все золотящими лучами утренняго осенняго солнца двинулась на кладбище.

Изъ убійцъ на похоронахъ Ивана никто не при-сутствовалъ, хотя родственники ихъ были. Не явился дажо и Сашка, несмотря на то, что вечеромъ наканун похоронъ Акулина съ Катериной, блюдя обычай, при-ходили звать крестнаго отца покойника и всю его семыо на поминки.

При переговорахъ Сашка сидгЬлъ на лавк, не под-нимая глазъ, весь потемнвшій въ лиц.

Степанъ своими руками опускалъ гробъ съ остан-ками крестника въ могилу, своими руками закапывалъ, но на поминки идти отказался.

Ддя поминокъ Акулина зарзала трехъ куръ съ птухомъ и овцу; для кутьи пришлось купить рису, сахару, а для пироровъ цлый пудъ блой муки, да поставйла полъ-ведра водки.

Мужики сли на лавки и скамьи за составленными въ одну линію во всю длину избы столами, а такъ какъ для всхъ собравшихся не хсгилогпсВХ,НН ба(Шраз- '

– яяя.еіапвкагаш.ти

мстились ко-гд: и у оконъ въ блой изб, и въ стряпушной за маленькимъ столикомъ, и у печки.

Священника съ дьякономъ и дьячкомъ усадили на почетныхъ мстахъ, въ голов стола, поближе къ ико-намъ. По правую руку отъ священника, рядомъ съ дьякономъ слъ дядя покойнаго. Ивана — Егоръ, кра-сивый, степенный. богатый мужикъ съ черной, чуть тронутой сдиною бородой и ласковыми, опчаленными глазами; полвую, рядомъ съ дьячкомъ сидлъ Леонтій.

Егоръ сильнЬ горевалъ о покойномъ племянник, а третьяго дня на его голову свалилась новая бда: единственный взрослый сынъ его, парень смирньгй и не пьюшій, испуганный убійствомъ Ивана и угрозами убійцъ покончить и съ нимъ такъ же, какъ съ его двою-роднымъ братомъ, пропалъ изъ городка неизвстно куда, оставивъ лошадь съ телгою на постояломъ дво-р у знакомаго мщанина.

За кутьей и блинами поминалыцики были торж-ственно-сумрачны, никто почти не говорилъ ни слова, шевелились только бороды при д, умренно чав-кали ^челюсти, да на лицахъ выступалъ погь.

Но вотъ въ глиняныхъ чашкахъ на столъ подали ароматную, дымящуюся баранью похлебку и Акулина. поставила дв четвертныхъ бутыли съ водкой по двумъ краямъ стола. Бородатыя, обвтренныя лица проясн-ли, точно въ сумрачный день нежданно-негаданно сол-нечные лучи прорвали тучи и облили землю ласко-вымъ, веселымъ свтомъ. Во всхъ глдзахъ загорлся скрытый, сластолюбивый огонекъ, и .морщины на ли-цахъ разгладились. Вс стали какъ-будто добре и ближе другъ къ другу; послышались даже шутливыя замчанія. Вс косились на заманчивыя посудины и никто не хотлъ первый дотронуться до нихъ, дабы его не еочли за самаго жаднаго до вина.

— Егоръ Семнычъ, поштуй! Чего-жъ? Будь за хо-зяина. Теперича нту у насъ хозяина-то... — сокру-шеннымъ голосомъ скяяЯ.лИ"

Егоръ оглядлся и съ той благодупшой, потуиро-нической улыбкой, съ какой вс смотрли на бутыли, мотнулъ бородой въ сторону священника и, чуть под-мигнувъ, сказалъ:

— Ну, батя, чего-жъ? Т еб ближе. Благослови и зячииай.

Румяный батюшка, сытый, красивый мужчина

лтъ 35-ти, съ роскошными кр.упноволнистыми, ру-сымн волосами, тоже почему-то подмигнулъ, припод-нявъ и опустивъ свои черныя, густыя брови и раз-гладивъ блою, пухлою рукою длинные, сросшіеся съ бородой, усы, значительно крякнулъ, заворотилъ широчайшіе рукава своей рясы, оглянулъ всхъ свопми болыпими, срыми, пьяными глазами, потомъ откашлялся и, густымъ басомъ протянувшй полушут-ливо, полусерьезно «благослови, Господи», взялъ об-ими руками бутыль и принялся наливать водку въ зеленые толстаго стекла, съ рубчиками, четырехъ-гранные стаканчики.

Когда поминальщиками было пропущено стакан-чика по два и глаза, и лица замаслились и раскрае-нлись, избу наполнилъ гулъ голосовъ.

— Ну, што, Иванъ Семеновъ, вдь знаешь, кто убилъ Ивана Тимофеева, скажи, вдь все равно этого не скроешь, — обратился священникъ къ Демину.

— Што-жъ я знаю, батюшка? Я ничего не знаю, я пришелъ ужъ на готовое дло... ужъ когда все по-ршивши и отъ ихъ слдъ простылъ, — буркнулъ Де-минъ, опустивъ глаза внизъ и водя ими по сторонамъ.

— Да гд узнать? Рази будутъ мшкать? Не та-кое дло, штобъ мшкать. Сдлали и ладно, по-скорй уходи, — подхватилъ Иванъ Ларіоновъ, отецъ одного изъ убійцъ, худой, длинный старикъ, съ рд-кой, рыжеватой бородой на желтомъ, морщинистомъ, нездоровомъ лиц. Еще въ молодости онъ сорвалъ себ «пупъ», и съ тхъ поръ всю тяжелую работу по хозйству за него исполняла жена. Говорилъ онъ сипло, съ перерывами и часто покашливалъ.