Что же касается минного крейсера «Пейк-И Шевкет», которому, напомним, было предписано 18 (31) октября у болгарского побережья перерезать кабель Варна — Севастополь, то он стал единственным кораблем, не решившим поставленной задачи. Старший механик, обнаружив биение линии вала правого борта из-за неисправности опорного подшипника, отказался выходить в море и был поддержан в этом своим турецким командиром. Протесты обер-лейтенанта цур зее М. Билера действия не возымели, и германский офицер вынужден был доложить об этом командующему флотом. Направленный последним инженер счел поломку несущественной, но время было упущено. Заняться порчей кабеля было приказано еще находившемуся в море «Бреслау», но его попытки успехом не увенчались.

Командующий флотом был немало возмущен саботажем офицеров «Пейка»; турецкому командиру и его стармеху было сообщено, что при следующей подобной эскападе оба будут уволены в отставку без пенсии. До этого, однако, дело не дошло, и албай Ибрахим Севат командовал кораблем до 24 июля (6 августа) 1915г., когда «Пейк» был торпедирован в Мраморном море английской подводной лодкой «Е11» лейтенант-коммандера М. Нэсмита{261}.

Итак, нападение германо-турецких морских сил на российские порты принесло впечатляющие результаты: Черноморский флот потерял заградитель «Прут» и канонерскую лодку «Донец» (последняя, впрочем, вскоре будет поднята средствами Одесского порта, капитально отремонтирована адмиралтейством РОПиТ ив 1916 г. возвращена в строй); эсминец «Лейтенант Пущин» получил повреждения, потребовавшие 20-дневного ремонта{262}. Людские потери флота и Севастопольской крепости исчислялись 85 убитыми, 40 ранеными и 76 попавшими в турецкий плен. Кроме того, неприятелем были потоплены восемь коммерческих судов суммарной грузовместимостью более 7 тыс. брт и угольная баржа, еще один пароход (1708 брт) достался османам в качестве приза. Имелись жертвы среди моряков коммерческого флота и гражданского населения в Одессе, Новороссийске{263} и, вероятно, в Севастополе.

Контр-адмирал В. Сушон, бесспорно, добился эффектного успеха, однако, как справедливо заметил М.А. Петров, «это выступление не имело больших стратегических последствий, кроме энергичного заявления о готовности и желании воевать»{264}.

Некоторые специалисты склонны полагать, что командующий германо-турецким флотом имел все возможности тут же развить первоначальный успех и нанести русским значительно более чувствительные потери (напомним, что в ходе бомбардировки Севастополя ни один из кораблей русской эскадры не получил даже повреждений). Н.А. Монастырев, например, недоумевал, почему В. Сушон не довел до конца верное дело против дивизиона князя В.В. Трубецкого, а затем «не остался ждать выхода нашей эскадры, с которой он мог свободно вступить в бой, да еще в таких выгодных условиях для него»{265}.

Мотивы этих решений германского адмирала, на наш взгляд, очевидны: результаты чисто военного свойства не являлись для В. Сушона главными, тем более что определенная им цель операции — уничтожение русского Черноморского флота — была явно недостижимой для оттоманских морских сил. Основной интерес командира Средиземноморской дивизии лежал в плоскости политической: вероломным нападением на российские порты В. Сушон намеревался спровоцировать войну между Османской империей и Россией вопреки воле значительной части турецкого политического истеблишмента. Как известно, воинственных планов Энвер-паши и его ближайших единомышленников отнюдь не разделяли многие ключевые фигуры османской правящей верхушки: министр финансов Джавид-бей, министр почт Бастанчи-эфенди, министр общественного строительства Махмуд-паша, маршал Ахмет Изет-паша и даже морской министр Джемаль-паша, который вообще был в известной мере франкофилом. Не демонстрировал явного намерения сломя голову ввязываться в войну и сам великий визирь (садразам) — глава Высокой Порты — и по совместительству министр иностранных дел египетский принц Сайд Халим-паша.

О политической подоплеке замысла В. Сушона свидетельствует и не лишенная цинизма преамбула к его оперативной директиве от 14 (27) октября: «Многие сведения указывают на то, что русский Черноморский флот готовит нападение» {266} . Очевидно, младотурки и их германские покровители заранее готовили почву для весьма беззастенчивой по содержанию, однако топорной по исполнению фальсификации — публикации нелепых измышлений о присутствии российских военных кораблей перед устьем Босфора накануне нападения турок на Одессу и Севастополь. Высокая Порта, следуя древнему девизу «audacter calumniare, semper aliquid haeret» [56] , распространила даже некоторые «подробности» этого якобы имевшего место инцидента. По версии оттоманских властей, 14-15 (27-28) октября русская эскадра наблюдала за маневрами турецкого флота и мешала последнему, а утром 16 (29) октября русский корабельный отряд (приводился и его состав: заградитель «Прут», три миноносца и транспорт-угольщик) подошел к Босфору с явным намерением ставить мины и даже открыл огонь по приблизившимся турецким кораблям. Вслед за этим перед устьем Босфора разыгралось сражение, в результате которого русский флот потерял два миноносца и обратился в бегство, а победоносные турки направились к Одессе и Севастополю и там развили успех. Неприятель посчитал полезным многократно преувеличить масштабы своих достижений и объявил об уничтожении русского крейсера и повреждении еще одного, а также о потоплении парохода Добровольного флота {267} . Высказанный в свое время Джемаль-пашой тезис о том, что автором легенды о нападении русских является сам В. Сушон {268} , подтверждают и современные германские исследователи. В 1999 г. Б. Лангензипен, Д. Ноттельман и И. Крюсман опубликовали текст телеграммы германского адмирала в турецкую ставку от 2 часов пополудни 16 (29) октября: «Русский флот 27 и 28 октября следил за всеми передвижениями турецкого флота и планомерно мешал всем учениям. Сегодня русский флот начал враждебные действия…» {269} .

В секретном донесении кайзеру от 21 октября (3 ноября) В. Сушон, разумеется, воздержался от фантазий о коварном нападении русского флота, зато бестактные ссылки на «враждебный акт» со стороны русских фигурируют в телеграмме великого визиря, которую оттоманский поверенный в делах Фахреддин-бей передал С.Д. Сазонову 19 октября (1 ноября). В этом послании Порта безуспешно пыталась сохранить лицо после выпада В. Сушона и самонадеянно обязалась исключить «возможность повторения подобных фактов»{270}. Однако время дипломатических переговоров уже миновало, и на следующий день чины турецкого посольства покинули Петроград. В тот же день — 20 октября (2 ноября) — легенда о русских кораблях у Босфора была растиражирована в ираде султана Мехмеда V об объявлении джихада державам Антанты{271}.

Кстати, лживый пассаж, интерпретирующий неспровоцированную агрессию как «акт возмездия», имеет широкое хождение в мемуарах свидетелей этих «великих дней» (выражение Р. Фирле){272} и, более того, воспроизведен в первом многотомном описании Первой мировой войны, опубликованном в Германии в начале 20-х годов прошлого столетия{273}. Только в 1928 г., когда в официальном цикле «Das Marine-Archiv-Werk: Der Krieg zur See 1914-1918» вышла в свет книга Г. Лорея, версия о нападении русского флота на Босфор была изъята из обращения.