Прежде всего, он требовал такого уровня эмпирической точности, на какой не притязал никакой другой алхимик, и добивался ее с маниакальным упорством. Хамфри Ньютон описал то, что происходило там, как непрерывную, почти промышленную операцию: "Примерно шесть недель весной и шесть осенью огонь в лаборатории поддерживался ночью и днем; он следил за ним одну ночь, а я — другую, до тех пор пока он не закончил свои химические эксперименты". Ньютон регистрировал до грана количество каждого используемого вещества, а потом измерял результаты опыта с максимальной точностью, на какую только были способны его инструменты. [162] По свидетельству его помощника, Ньютон повторял свои эксперименты так часто, как было необходимо, не обращая внимания на жару, испарения и удушающий дым, который обычно производили алхимические реакции. При этом он никогда не нарушал кодекс тайны, которого придерживались адепты, даже в отношении собственного помощника: "В чем была его цель, я был не в состоянии постичь". [163]

Ньютон даже прервал работу над написанием "Начал" в 1686 году и вновь — в 1687 году, чтобы предаться своим регулярным весенним занятиям с огнем и тиглями. Может сложиться впечатление, что большую часть 1680-х годов Ньютон был сосредоточен на упорных исследованиях трансмутации металлов и краткий возврат к физике и математике после визита Галлея в 1684 году лишь ненадолго отвлек его, послужил передышкой в его главной работе. [164] Остановился он только тогда, когда после издания "Начал" на него обрушилась слава.

Но затем, в 1691 году, после возвращения Ньютона в Кембридж, умер Бойль. Спустя несколько недель Локк ответил Ньютону о таинственной "красной земле", и, как только образцы прибыли, печи вновь приковали его к себе.

Тем летом он сделал запись о первом из нового ряда экспериментов. Следующие два года он исследовал процесс Бойля в своей лаборатории, с головой уйдя в работу.

Это станет его последней серьезной попыткой уговорить жизненный дух раскрыть тайну преобразования базовых смесей в золото.

Каждый документ, написанный Ньютоном, свидетельствует о состоянии его ума, но не дает полной картины, являясь своего рода моментальным снимком. Некоторые из них, такие как черновики "Начал", представляют нам Ньютона таким, каким он сохранился в народной памяти. Это блестящий, логичный, беспристрастный мыслитель, работающий более или менее систематически, отметающий устаревшие концепции по мере приближения к цели, которая с течением времени принимает все более ясные очертания.

Алхимические записи Ньютона предлагают другой образ. Как всегда, он с почти графоманской одержимостью писал и переписывал до тех пор, пока не добивался точного оттенка значения, к которому стремился. Только написанное между завершением "Начал" и окончательным отъездом Ньютона из Кембриджа в 1696 году насчитывает по крайней мере сто семьдесят пять тысяч слов о теории и традициях алхимии, и еще пятьдесят пять тысяч слов, составляющих заметки об экспериментах. [165]

Кое-что от привычного нам Ньютона проявляется во всех этих текстах. Он начал свой Index Chemicus [166] ("Химический указатель") в начале 1680-х годов и придал ему окончательный вид в начале 1690-х. Это был самый полный из когда-либо составленных сводов алхимических идей, авторов и понятий объемом в девяносто три страницы, насчитывавший почти девятьсот статей, от каменной соли мочевины до сурика. Он восходил к древним — возможно, никогда не существовавшим в реальности — основателям алхимии, прослеживал события, происходившие в Средние века, и отдавал должное трудам некоторых современников, включая Роберта Бойля. Это был список того же рода, что Ньютон писал всякий раз, приводя мысли в порядок для очередного исследования.

Но перу Ньютона принадлежит также трактат Praxis ("Практика"), написанный тогда же, когда был завершен "Указатель". В "Практике" отражены мысли Ньютона о значении его экспериментов. Там, среди лабораторных отчетов ("сурьма, расплавленная с оловом, пять пинт in calido, [при высокой температуре] не очень трудно амальгамируется с ртутью; 8 пинт амальгамируются очень легко" [167] ), встречаются пассажи вроде таких: "Брус Меркурия примиряется с двумя змеями и заставляет их удерживаться на нем … благодаря связи Венеры".

Или таких: "Следовательно, эта соленая или красная земля есть мужского рода бескрылый дракон Фламеля, поскольку после того, как она извлечена из своей родной почвы, она становится одной из трех субстанций, из которых сделана баня Солнца и Луны".

Или таких: "Это минерал золота, равно как магнита, есть минерал этого или железа … Это очень изменчивый дух, или огненный дракон, наш тайный адский огонь". [168]

Это кажется абсурдом, порождением лихорадочных видений. Примерно так решили члены правления библиотеки Кембриджского университета в 1888 году, когда они отказались принять от графа Портсмута в качестве дара собрание алхимических сочинений Ньютона как "представляющее само по себе весьма небольшой интерес". И все же комитет принял многое из того, что предложил Портсмут, включая Index Chemicus. Разница ясна: настоящий Ньютон, признанный Ньютон соединил сурьму и ртуть в точных пропорциях и тщательно записал результаты. Другой же Ньютон был спятившим дядюшкой, которого следовало запереть на чердаке, чтобы он не вышел ненароком на улицу Трампингтон, чересчур громко бормоча о бескрылых драконах [169] и адском огне.

Однако Ньютон-химик, делающий лабораторные записи, и Ньютон-алхимик, размышляющий о банных привычках Солнца и Луны, были одним человеком. И этот человек большую часть времени был в своем уме. Язык "Практики" кажется темным, даже диким, только когда он вырван из контекста. Ньютон в 1693 году был глубоко предан долгу алхимика — не допустить профанов к знанию, слишком могущественному, чтобы его можно было доверить всем и каждому. Рукописная "Практика", никогда не предназначавшаяся для публикации, требовала от немногих избранных читателей глубокого погружения в практику и особый язык алхимической традиции. Тем же, кто сумеет пробиться сквозь "растворитель Венеры" и "соли мудрецов", этот документ приоткрывает суть того знания, которого Ньютон достиг, как ему казалось, поздней весной 1693 года.