На следующій день, 16 (28) апредя, был большой парад русским и польским войскам, ' собранным в окрестностях Варшавы. Того-же числа, в полдень, Император Александр носетил публичную библіотеку, где встречен был польски м министром духовных дел и народнаго просвещенія, графом Потоцким. Там представлены были Государю ректор и профессоры варшавскаго университета, а также ректор иститута глухо-немых с двумя профессорами и с несколькими учениками и ученицами этого заведенія. Император Александр пожелал знать способы воснитанія, принятые в институт, и при сделанном в присутствіи его испытаніи учеников изъявил свое удовольствіе. Узнав, что университет не имел места для ботаническаго сада, он пожаловал для этого Уяздовскій садъ.

17 (29) апреля, Государь занимался деламц в кабинете своем и принимал сановников с докладами, а на следуюіцій день, 18 (ВО), отправился но тракту, чрез Пулаву и Люблин, в полуденный край Имперіи. Великій Князь Константин Павлович сопровождать своего Аві'устейшаго брата до границы Царства Польскаго.

Пребываніе Государя в Варшаве удовлетворило желаніям благоразумнейших Полякову и, вместе с тем, подало повод многим из них питать несбыточныя надежды возрожденія самобытной Польши в прежних пределах ея. Но и те, и другіе, покоряясь обаянію Александра, на перерыв славили величіе и кротость нашего Монарха.

Напротив того, в Россіи, многіе встретили с боязнью намеренія Императора Александра, изъяв-ленныя им столь гласно в Варшаве. „Варппшскія новости сильно действуют на умы молодые— писал Карамзин к Дмитріеву. — Я рад всему хорошему, но только хорошему". В другом письме его, находим: „Варшавскія речи сильно отозвались в молодых сердцах. Спят и видят конституцію, судят, рядят; начинают и писать—в Сыне Отечества, в речи Уварова; иное уже вышло, другое готовится. И смепіно, и жалко! Но будет, чему быть. Знаю, что Государь желает добра; все зависит от Провиденія".... (6). На счет „свободы", о которой толки тогда были в болыпом ходу, Карамзин думал, что: „Для существа нравственнаго нет блага без свободы; но эту свободу дает не Государь, не парламента, а каждый из нас самому себе, с помощью Божіею. Свободу мы должны завоевать в своем сердце миром совести и доверенностію к Провиденію!" (7).

Некоторые из тогдашних передовых людей полагали, что Государь, изъявляя намереніе распространить дарованныя жителям Царства Польскаго свободныя учрежденія на прочих своих подданных, имел в виду неотлагательное освобожденіе помещичьих крестьян. В одном из писем Сперанскаго, находим: „Вам без сомненія известны все припадки страха и унынія, коими поражены умы московских жителей варвіавскою речыо. Припадки сіи, увеличенные разстояніем, проникли и сюда 37). И хотя теперь всё еще здесь спокойно, но за спокойствіе сіе долго ручаться невозможно. Опасность не в существе дела, ибо нельзя ссбе представить, (хотя и представляют многіе), чтоб правительство пустило на отвагу дело столь важное и не пріуго-товило-бы все пути его, установленіями постепенными и твердыми, без колебанія и торопливости. Но опасность состоит именно в сем страхе, который теперь везде разливается. Можно-ли предполагать, чтоб чувство, столь заботливое и безпокойное, сохранилось в тайне в одном кругу помещиков? Как-же скоро оно примечено будет в селеніях (событіе весьма близкое), тотчас родится, или лучше сказать утвердится, (ибо оно уже существуете), общее в черном народе мненіе, что правительство не только хочет даровать свободу, но что оно уже ее и даровало, и что одни только помегцики не допускают или таять ея провозглагиеніе. Что за сим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно. .. Но каким образом, спросите вы, или, лучше сказать, спросят близорукіе ваши либералисты, каким образом из двух или трех слов варшавской речй могут произойти столь огромный и с самым смыслом сих слов несообразныя последствія? Могут, потому что некоторою частью уже и произошли, и в очах наших совершаются. Естьли помещики, класс людей без сомненія просвещеннейшій, ничего более в сен речи не видят как свободу крестьян, то как можно требовать, чтоб простой народ мог что либо другое тут видеть! Во всех государствах мало, а у нас еще менее, людей, кои знают различіе между свободою политическою и гражданского. По всей вероятности, смысл речи относится прямо к первой; вторая-же может бить, или по крайней мере должна быть отдаленным и постепенным ея последствіем. Но попытайтесь в сем уверить умы давно уже опасеніями встревоженные или надеждами ослепленные".

По мненію Сперанскаго, надлежало, прежде всего, исправить ('epurer) административную часть, потомъ

ввести конституционные уставы, т. с. свободу политическую. и наконец — приступить к вопросу о свободе гражданской, или к освобожденію крестьян. „В сем порядке — писал Сперанскій — последній вопрос едвали в десять или двадцать лет приспеет к разрешенію, ибо предварительныя работы столь огромны, а средства наши в людях и в деньгах так ограничены, что невозможно и думать о поспешности. Поспешность тут есть торопливость, смешеніе. и бедствіе. Внрочем, не должно заблуждаться; работы сіи можно затянуть, проволочить, но отложить вовсе невозможно. Напор времени и обстоятельств так силен, машина нашего внутренняго губернскаго управленія так обветшала, так скрыпят все разсохшіяся ея колеса, что она долго выдержать движенія не может Следовательно—исправленіе необходимо и начать его нужно; но должно начать с начала, а не с конца" (8).

27 апреля, Император Александр, проезжая чрез местечко Бельцы, бессарабской области, нолучил известіе о рожденіи в Москве Великаго Князя Александра Николаевича. Кто мог предвидеть тогда, что Всевышній Промысл даровал в нем Россіи освободителя милліонов людей, предназначеннаго от колыбели дать нашей родине — и суд правый, и свободу благому слову. Августейшій родитель его удостоил московскаго архіенископа Августина следуюіцим отзывом: „Преосвященнейшш Владыко!

Со страхом свойственным человеку слабому, и с надеждою, не покидающею человека верующаго, видед я нриближеніе решительнейшей минуты в моей жизни, Не зная, что определило мне Прови-деніе, радость или горесть, я подкрепил душу мою обеіцаніем и ожидал с покорностію воли Божіей.

„Ему угодво было благословить меня счастіем оіца. Он сохранил и мать, и младенца. Изъявленіе благодарности не нужно Тому, Кто читает во глубине души, но оно необходимо душе благодарной. Обещаніе мое, которое спешу исполнить, состояло в том, чтобы во имя Александра Невскаго воздвигнуть предел в церкви Новаго Іерусалима: это смиренное нриношеніе счастливаго отца, поверяюіцаго Отцу Всемогущему свое драгоценнейшее благо, участь жены и сына.

„Вас, Преосвященнейшій Владыко, прошу быть мне номоіцником и руководцем в исполненіи сего обета, священнаго моему сердцу. Пускай пред алтарем, воздвигаемым благодарностію отца, приносятся молитвы и о матери, и о сыне, да продлит Всемогущій их жизнь для собственнаго их счасгія, на службу Государю, на честь и пользу отечеству".

Во время пребыванія Государя в Одессе, на пути в Крым, воследовал Высочайшій приказ об увольненіи генерала от кавалеріи, графа Беннигсена, по разстроенному здоровью, от командованія 2-ою арміею, и о назначеніи, на его место, главнокомандующим сею арміей, генерала от кавалеріи, графа Витгенштейна (9). Спустя несколько недель, но случаю кончины фельдмаршала князя Барклая де-Толли, назначен главнокомандующим 1-ой арміи генерал от инфангеріи барон фон-деръОстен-Сакен (10).