— Ты бы мне его и так отдал.

— Ты и Мельника бы так отдал. Ладно, поехали. Мельник, сдавай назад, к Тарасовой яме.

Откуда-то вылетел Кадет — прибежал на звук моторов, кинулся меня обнимать.

— Отставить, боец. Я тебе что, девушка, ты меня обнимаешь? Доложи по форме.

Доложил, что за время моего отсутствия происшествий не случилось, кроме атаки немцев, выбивших наши дозоры с берега.

— Человек пятьдесят наши положили. Пока они плыли на своих лодках, потом, пока на кручу берега лезли — гранатами их закидали. Снайпера удачно постреляли. Всех их пулемётчиков перебили.

— У немцев в отделении каждый солдат обязан владеть пулемётом. За пулемёт ставят лучших стрелков, но владеют все. Пулемётчики будут. Всё равно хорошо. Лучших выбили, завтра не так метко стрелять будут. А наши потери?

— Двоих убитых принесли. Сколько там оставили — не знаю. Шесть раненных отправили в школу, остальные, после перевязки, вернулись. Метрах в ста — ста пятидесяти закопались от немцев. Перестреливаются. Но, это уже смена. Наш взвод, третий, и рота этих, пехоты, из батальона Свиридова. У них в роте — меньше, чем у нас во взводе.

— Мы первые сутки воюем, а они? Сколько у нас будет к завтрашнему вечеру? Где комбат? Пойду, доложу о прибытии. Ты нам землянку приготовил?

— Ага. Степанов, правда, опять в наглую к нам заселился. Людей нагнал, расширили всё, амбразуры сделали. Говорит — энпэ его будет.

— Вот, паразит! Придётся новое укрытие делать. Метрах в двадцати от этого «НП», Миша, откопай щель, вот так расширь, чтобы сесть можно было, или лечь, ход сообщения с изломом пророй. Приду, шпал наносим, перекроем. Чую, засветит он наше убежище.

— Понял, пойду. Вещи пока в старой «берлоге» оставлю. Я тебе «доспех» поправил. Пушкари помогли — им не впервой бронещиты выправлять.

— Вот, спасибо, Миш. А, комдив тебя к награде представлять будет.

— За что? Я же ничего не сделал?

— Считай, авансом. Давай, давай! Шевелись! Ночь, хоть и длинная, но перед боем отдохнуть бы не помешало.

Комбата я нашёл на гребне высотки. Он сидел на штабеле шпал, смотрел в бинокль на прибрежную перестрелку. Доложил. Он кивнул, как будто ждал только такого исхода моей поездки.

— Смотри, Виктор Иванович, немец обычно ракетами всё засвечивает, даже когда боя нет. А сейчас — редко.

— Что бы мы не видели? Так и они ни черта не видят.

— Это мои «лешие» их надоумили, — сказал подошедший Степанов. С ним остальные ротные, — как взлетает ракета — снайпера скидывают в реку кого-нибудь с моста. Саперов своих жалеют наверное больше, чем десант на плацдарме. Ребята уже два раза, двумя и тремя тройками, к их окопам подползали. Команду «Атас!» они теперь крепко запомнят.

— Я видел. Потери есть?

— Один легко ранен. Перевяжется — вернётся в строй.

— Ты сильно не расслабляйся, они и сами могут нам «атас» устроить. Обойдут по берегу, вылезут где-нибудь.

— Боевое охранение расставлено. В три ночи — смена. В семь утра — ещё смена. Эти уже примут первый удар.

— Всё верно. План остаётся прежним, возвращайтесь в роты, усиливайте фортификационные работы. Людей не жалеть! Я понимаю, люди устали, но сейчас не тот случай, чтобы слабину проявлять. От этой ночи зависит наша судьба. Как проведём эту ночь — так и следующую встретим. Кто проявит недостаточно выдержки — не доживёт. Надеюсь, все это осознали? Свободны. Так, старшина, погодь. Ты, я видел, поспал там, на насыпи. С спросонья даже майору нагрубил. На тебе — проверка несения караульной службы. Найдёшь, кто спит в дозоре — расстреливай на месте. Ты сможешь, я знаю. Я не хочу, чтобы нас взяли врасплох, как ты этих, на лесопилке. Задача ясна? Копать ты всё одно не можешь. Как рука?

— Врачиха говорит — отойдёт. Это от удара пули в броню — отбило что-то. Пальцами двигаю, но силы в руке нет. Как отсиженная нога — бесчувственная.

— Отсиженная нога потом сильно болит и колет. Может тебя в тыл отправить?

— Владимир Васильевич, наказать меня хочешь? За что? Я к этому бою, можно сказать, всю жизнь готовился, а вы…!

— Ладно, иди.

Задание я получил конкретное. Вернулся к Кадету, напялил с его помощью «доспех», проверил автомат, пистолет. Разгрузку одевать не стал, два рожка из неё запихнул в голенища сапог, гранату М24, с длинной ручкой — за пояс, пошёл. Воевать я не собирался — демаскировать себя и позиции боевого охранения? Ползать я не мог — рука не слушалась, оббежал посты в позе «зю» в перерывах меж взлётов осветительных ракет. Никто не спал, конечно — бой идёт под носом. На это я и не рассчитывал, только выяснил расположение постов. Каждого предупредил, что именно я отвечаю за «бдительность» и спящих буду стрелять, даже не разбудив.

Перебегая к следующему посту, меня тихо окликнули:

— Стой, стреляю!

— Стою, не стреляй, — но сам упал, на всякий случай откатился.

— Это кто такой ловкий? Всё одно ты у нас на прицеле.

— Медведь.

— Продолжи: «Хорошо живет на свете…»

— Вини Пух. Оттого поёт он песни вслух.

— Правда, Медведь! Подходи, старшина, «лешие» мы. А, говорили, тебя в сердце застрелили.

— Застрелили. А я живой. Как меня убить? Ведь: