И теперь, юноши, помните те дороги, которыми шел Билл Лонгли, не слушаясь родителей, и, когда вы станете поступать дурно, вспомните, что тропы зла ведут всегда к более широкой дороге далее до тех пор, пока не покажется вам дурным, если вы пойдете по неверной дороге. Моим первым шагом было непослушание, затем — потребление виски; следующий шаг — ношение пистолета; потом — азартные игры и, наконец, убийство, и, как я предполагаю, последним шагом станет виселица. Надеюсь, что обвинение никогда не падет на головы моих отца и матери, потому что они пытались правильно воспитать меня».

Билл Лонгли предстал перед судьей И. Б. Тернером в городе Гиддингсе 3 сентября 1877 году. Он был приговорен к повешению.

День приведения в исполнение приговора выдался пасмурным и душным. Свинцовое небо угрожало дождем. Люди собрались рано — к половине второго часа дня более четырех тысяч человек толпилось вокруг виселицы, было много негров.

Власти, опасаясь беспорядков, направили к месту казни роту пехоты под командованием капитана У. Д. Маклен-нана и сорок конных полицейских под командованием капитана С. Л. Ригглтона. Плотники трудились все утро, сооружая виселицу, и она была готова всего за несколько минут до наступления установленного часа. Все это время возбужденные зрители сидели или стояли вокруг, дожидаясь, когда «поднимется занавес». Один заметил:

— Боже, можно подумать, что сам президент Хейс приехал в Гиддингс. Если бы он и вправду приехал, не думаю, чтобы посмотреть на него пришло больше народу.

В половине второго шериф Джим Браун во главе вооруженного конвоя отправился за Лонгли в тюрьму. За последнее время между Брауном и Лонгли возникло взаимопонимание, как между отцом и сыном. Браун открыл дверь камеры и увидел Билла, сидящего на койке. Последний улыбнулся и приветливо помахал рукой: — Привет, Джим.

Шериф набрал в легкие побольше воздуха и произнес:

— Ну, Билл, время седлать лошадей. — Голос его дрогнул и понизился до шепота. Он старался избегать взгляда Билла.

— Я вот сидел и прислушивался, как они возводят это сооружение, — сказал Билл после небольшой паузы. — Интересно будет увидеть, как оно выглядит. Никогда в жизйи не видел виселицу, — он рассмеялся собственной шутке и зажег большую сигару.

— Извини, что приходится делать это, — пробормотал шериф, пока возился с наручниками, надевая их на запястья Билла. — Эти проклятые штуки — самые неудобные изо всех, что я видел. Извини, что приходится пользоваться такими.

— Ничего, Джим. Давай. Мне не терпится выбираться отсюда. Билла вывели на улицу между двумя линиями пехотинцев, и все направились к крытому фургону. Четверо стражников с двустволками уже сидели там, и Лонгли занял место впереди между ними (по двое с каждой стороны от него). Пятый стражник сел на козлы рядом с возчиком.

Конные полицейские ехали впереди и сзади, а пехотинцы шли по бокам.

Проехав сквозь толпу, фургон остановился у виселицы. Без малейшего колебания Лонгли легко спрыгнул на землю и задержался у первой ступеньки лестницы, ведущей на эшафот, чтобы критическим взглядом нуть все сооружение. Затем он, словно впервые, обратил внимание на солидную охрану и громадную толпу:

— Ожидаете прибытия короля, шериф? Как-никак, а аудитория приличная, да еще регулярная армия.

С этими словами Лонгли обернулся и взглянул на веревку, болтавшуюся на перекладине виселицы.

— Проклятая штука выглядит довольно прочной. Отлично.

Он сделал пару шагов вверх, надавливая на каждую ступеньку всем своим весом, словно проверяя ее прочность.

— Обратите внимание. Ступеньки прогибаются. Я не хочу сломать себе шею, — засмеялся Билл.

У края платформы была небольшая короткая скамейка, и Лонгли, усевшись на нее, попросил глоток воды. Кто-то передал ему ковшик, и он с удовольствием опорожнил его, снова вставил в рот сигару и продолжил исследование виселицы.

— Это первый случай законного повешения в округе Ли, и я надеюсь, что другого не будет. Мне предстоит выполнить печальную и неприятную обязанность, но это должно быть сделано.

Голос подвел шерифа, и он стал судорожно рыться в кармане в поисках какой-то сложенной бумаги. Наконец он развернул ее:

— А сейчас я обязан прочитать смертный приговор, — и он, громко начав чтение, заканчивал его почти шепотом.

Лонгли, все еще сидевший на скамейке на другом конце платформы, казалось, был личностью, менее всех заинтересованной во всей этой процедуре. Шериф кончил читать и кивнул Лонгли, чтобы тот выступил вперед.

— Теперь говори ты, Билл,, говори все, что пожелаешь. Это твое последнее слово.

Лонгли похлопал шерифа по руке, словно прощая его процедурные промахи, и сделал шаг вперед. Вынув сигару изо рта, чистым голосом, звуки которого доносились до каждого из стоявших в толпе, он заговорил:

— Мне мало что остается сказать, но мне неприятно умирать в окружении многих врагов и немногих друзей. Я надеюсь, что вы простите меня за все, что я сделал. Я уже простил тех, кто сделал что-то мне. Бог уже простил меня, и я благодарен ему больше, чем любому из вас. Я знаю, что сейчас умру. Мне не хочется умирать, потому что все мы не любим умирать, когда приходит время. Но я убил многих людей, которые так же не хотели умирать, как и я теперь. Если у меня здесь есть мои друзья, которые захотят за меня отомстить, я надеюсь, что они забудут об этом, так как это дурно. Я слышал, что в толпе присутствует мой брат Джим, Надеюсь, что нет. Но если это так, надеюсь, что он оставит мысль о мести и просто помолится за меня, о чем я прошу и других. Я сам слишком часто мстил и должен быть наказан за это. Это долг, который я должен заплатить за свою бурную жизнь. Когда он будет оплачен, все кончится. Мне больше нечего сказать.