Вечером того же дня в дом наведались гости. Катька — рыжая, веснушчатая и бойкая, пришла вместе с родителями. Владимир поставил самовар. Пили чай с баранками и колотым сахаром. За столом сидели и Ян с Клавдией.

Владимир оповестил свою мать и Катькиных родителей, что через месяц — свадьба.

Мать жениха всплакнула, подумав о главе семьи, который не может порадоваться за взрослого сына.

Тут поднялся Ян и, смущаясь, попросил руки Клавдии, пообещав всегда любить и беречь свою будущую жену. Это стало для всех неожиданностью (кроме Владимира). Даже для пятнадцатилетней невесты.

Мать всплеснула руками. Но глянув на смутившуюся дочку, которая не убежала, а всё же усидела за столом, поняла, что за повседневными хлопотами проглядела, что дочка-то ее влюбилась. Вот те на… Да еще, какой видный жених за нее сватается. А она что? Она — не возражает. Сын — женится. Дочка — замуж выходит. Рановато, правда. А жизнь-то, какая сейчас? Мужиков война повыкосила. А мужская рука всегда в доме нужна.

— Ты гляди у меня, — пригрозила в тот же вечер мать дочери, когда гости разошлись. — Какой человек на тебя внимание обратил. Смотри у меня… Месяц до свадьбы надо подождать…

Да какой там месяц! Любовь, что эпидемия. Да и само лето так располагает к любви. Июльские душные ночи, ковш Большой Медведицы прямо над раскидистой яблоней белого налива, склонившей ветви над кроватью, где спал молодой поляк. Да спал ли? Ему, видавшему смерть в глаза, вздрагивающему во сне от разрывов несуществующих уже снарядов, так хотелось любви и счастья.

Поляк не спал. По ночам прислушивался. И ждал. Они продержались только неделю.

Душной звездной ночью девичья фигурка всё в той же простенькой ситцевой ночной сорочке замаячила у яблони белого налива.

— Пришла?

— Пришла, — только и смогла вымолвить ослепительно юная невеста.

И всё было в одном этом слове: и люблю, и ты мой первый и единственный… И на всю жизнь.

— Как же я тебя ждал…

Молодой поляк был не каменный и не железный. От волнения Ян порою нашептывал Клавдии польские слова, казавшиеся ей забавными и непонятными. И молчаливые звезды мерцали в темном небе, как немые стражи нарождающейся любви.

Когда после нескольких часов волна нахлынувших чувств немного поутихла, Янушка, как сразу стала называть его Клавдия, достал из-под кровати припасенную заранее плошку меда. Ее он выменял на местном рынке за шерстяной свитер, который должен был его согревать в далекой Сибири.

— Это мой подарок тебе, — сказал он, чайной ложкой зачерпывая свежий майский мед и поднося его к алым нежным губкам своей возлюбленной.

— Ой, как сладко и сразу пить хочется, — отозвалась Клавдия, утопающая в гамме чувств, доселе ей неведомых.

Ян протянул руку к ветке дерева и сорвал яблоко, светившееся в ночи белым сочным наливом…

Так и начался их медовый месяц. Со сладкого меда, который влюбленные заедали яблоками, срывая их прямо с дерева.

И помнила Клавдия об этом подарке всю жизнь. Потому что это было не просто вкусное и приятное лакомство в голодный год. Это был подарок вместо всех подарков, которые любимый мог бы ей подарить, если бы не случилась война. Это было и вместо духов, и вместо коробки шоколадных конфет или торта… Или вместо какого-нибудь затейливого веера или гребня для волос. Или еще какой-либо красивой женской безделушки, которой просто нельзя было достать. А, может быть, и даже — вместо совместных танцев, которых у них тоже не было… Любовь всегда права, любовь всегда чиста.

И друг Володька пропадал ночами в Катькином саду, который стал для молодого фронтовика райскими кущами.

Две свадьбы, как и намечали, сыграли в один день. Катькина родня напекла пирогов с яблоками, приготовила вареную картошку с жареным салом.

Яник же расстарался, чтобы по польскому обычаю на столе была запеченная курица, красный свекольный борщ и каравай из белой муки.

Каравай был накрыт полотенцем, и руки жениха и невесты — Яна и Клавдии — лежали на нем. Потом этим же полотенцем связывали их руки. Молодые должны были съесть по ломтику каравая. Оставшимся свадебным сдобным хлебом угощали гостей.

Кольца были серебряными. Свое кольцо мать подарила дочери. Ян же купил «обручку» всё на том же рынке, где обменял свой шерстяной свитер на мед.

Ну, и понятно, что от такой скорой и пылкой любви первенец не заставил себя долго ждать. В 46-ом году у них родился мальчик, которого назвали Томашем. В этом же году Клавдия с Яном расписались в советском Загсе.

Второй ребенок появился через пять лет — в 51-ом году. Это была девочка, которую назвали Магдой. А уж бутуз по имени Аристарх, родился в 63-ем, когда бывшему фронтовику Яну Рачинскому исполнилось сорок три года, а его, всё еще молодой жене — только тридцать три.

Аристарх рос обычным подмосковным мальчишкой: гонял футбольные мячи с соседскими друзьями, ходил с удочкой на рыбалку и летом отдыхал в пионерском лагере. И детство у него было вполне советское, несмотря на польскую фамилию, имя и отчество.

Его родители — медсестра районной поликлиники Клавдия и мастер мытищенского «Метровагонмаша» Ян — были очень рады, когда их сыну однажды предложили (очевидно, исходя из его природных физических данных) заниматься в легкоатлетической спортивной секции. Сначала — в местной, потом — в Москве. Что в последствии, очевидно, и определило будущее Аристарха: столичный институт физкультуры и звание международного мастера спорта по легкой атлетике. А чуть позже — и его работу в спортивной журналистике.