— Здорово, Нефедов. Какие вести?

— Плохие, товарищ Драгин. Дивизия снялась с фронта в полном составе.

— Почему так быстро?

— Дальше ждать нельзя.

— Что, турки?

— Нет, турецкие части следуют за нами по пятам, занимают оставленные нами места, но не опережают

нас. Они, правда, дерутся с армянами, но нас не трогают.

— А в чем же дело?

— Солдаты не хотят больше ждать. Советское правительство объявило мир. Мы говорили солдатам, что

во имя революции, они должны подождать. Но теперь ждать немыслимо.

— Почему?

— Вы же слышали о шамхорских событиях? Мусульмане, проживающие возле железной дороги, убили

около двух тысяч солдат, едущих в Россию, отобрали тридцать пушек, сотни пулеметов и около пятнадцати

тысяч ружей с патронами. Уже теперь нам придется пробиваться в Россию с боем. Поэтому дивизия снялась в

полном составе. Солдаты боятся, что их совсем не пропустят.

— Да, плохо. Дашнаки и кадеты в городе порвали с нами Они организуют национальную дружину.

Разжигают к русским ненависть.

Все задумались.

— А как рабочие? — спросил Нефедов.

— Рабочие в основном на нашей стороне. Но их немного. Армянское крестьянство в своем большинстве

нас не понимает и, главное, боится турок. Поэтому они идут за дашнаками.

— А можно ли использовать вашу дивизию для вооруженной советизации Закавказья?

— Можно. Солдаты сами об этом говорят. Но партийные комитеты не соглашаются. Я сколько раз пред-

лагал.

— Правильно делают, что не соглашаются, — заявил Драгин. — Это повело бы к еще большему

обострению ненависти к русским, к росту национализма, и в конце концов неизбежному разгрому революции.

Нет, этот путь не годится.

— Вчера эвакуировался последний батальон из города, — сказал Абрам.

— Да… Организация наша уменьшилась на три четверти.

— На ближайшие месяцы дело революции здесь проиграно.

— Отступит дивизия, и мы вынуждены будем уйти в подполье.

— Но мало сил… И неблагоприятная почва.

— Если бы не наступали турки, тогда можно было бы работать в подполье.

— Что же делать?

— Вам, товарищи, не знающим армянского языка, лучше всего уехать в Баку или в Россию, — сказала

Тегран.

— А мы, армянские коммунисты, останемся здесь и будем продолжать работу.

— Нет, это не годится, — возразил ей Драгин. Дивизия пусть эвакуируется, но мы останемся здесь.

— Верно, — качнул головою Абрам.

— Ты, Нефедыч, и ты, Хлебалов, вместе с Васяткиным везите солдат в Советскую Россию. А мы тут

поборемся.

— Но сил же нет.

— Будут силы.

Вбежал Удойкин.

— Нужно спасаться, товарищи! — взволнованно закричал он.

— В чем дело? — спокойно спросил Драгин.

— Дашнакская дружина разгромила тюрьмы. Гидра… движется…

— Какая гидра?

— Дащнаки идут арестовывать нас. Я прискакал на лошади.

— Пусть только попробуют, — гневно заявил Нефедов. — С нами на станции три эшелона четвертого

полка. Хлебалов, валяй-ка на станцию. Мобилизуй ребят, чтобы дежурили. А сам с ротой и пулеметами сюда.

Хлебалов быстро выбежал из комнаты.

— Не преувеличиваешь? — спросил Драгин.

— Сам видел.

Наступило напряженное молчание. Слышно было, как бились мухи о стекла окон. Нарушил молчание

Нефедов.

— А где Гончаренко? — спросил он.

— В молоканских селах, агитирует, — ответил Драгин, хмуря свой лоб все больше и больше.

— Надо бы вызвать парня. Ничего ведь не знает.

— Но с ним нет связи.

Если бы кто-нибудь из присутствовавших в эту минуту взглянул на Тегран, то увидел бы, как синяя

бледность покрыла лицо ее, как грозно сдвинулись у переносицы брови и задрожали губы. Но Тегран

отвернулась к окну, и когда Нефедов тут же случайно посмотрел ей в глаза, то, кроме твердой воли, решимости,

он не сумел ничего прочесть с них.

— Удойкин, ты ошибся, — сказал Драгин. — Зря потревожили солдат. Видишь…

Но в это мгновенье послышались отдаленные крики, в соседней комнате застучали десятки ног, дверь

распахнулась настежь, и в кабинет ворвалось около десятка вооруженных. Все они остановились, направив