У входа в палату я вдруг испугалась.

Преодолела страх, постучала и вошла.

На обеих руках у нее были катетеры, вокруг толпились стойки с капельницами, на экранах отражались пульс, очень слабый, и давление, очень низкое. В палате никого не было, кроме пациентки – и человека в костюме.

Он успел избавиться от пиджака и галстука. Нагрудный карман его белой рубашки выглядел так, будто в нем держали свежеотрезанный палец: кровь заливала рубашку до пояса. Печать на виске топорщилась уродливым кожистым наростом.

– Что это? – я указала на карман его рубашки.

– Ты кто? – спросил он отрывисто. – Экстрасенс?

– Что у вас в кармане?

Он поглядел на меня со страхом. Дрожащей рукой потянулся к карману…

На его ладони лежал доллар-единичка. Надорванный край, чернильная клякса, – эта купюра видала виды.

Амулет впился мне в ладонь. Я увидела истинную суть этой купюры – она была пропитана кровью и пронизана копошащимися червями.

– Что это?!

– Это мой талисман, – прошептал он. – Подарок. Приносил мне счастье. Пацанов перебили в девяностые – а я цел. Партнеры разорились в кризис – а я наварился… Это просто обыкновенный рваный бакс!

Он дышал сквозь зубы – понимал, что это не обыкновенный бакс, хоть и рваный. Он чуял, что за вещь лежит сейчас на его ладони. Если бы мог увидеть – поседел бы, наверное, в один момент.

– Подарок – чей?

– Мне заплатили, – повторил он упрямо. – Честно…

– Когда?

– Двадцать лет назад…

– Не может быть, – вырвалось у меня.

– А теперь он хочет, чтобы я вернул долг… Набежали проценты…

– Кто хочет? Назовите его имя! За что он вам заплатил?

Он смотрел на меня больными воспаленными глазами.

– Я продал душу, да? – спросил шепотом. – И нет спасения, да? А Машенька-то в чем виновата? Она ни в чем… Я могу в ад… А ее за что?!

Смотреть, как рыдает старый прожженный воротила, было очень страшно. Он подошел к кровати, на которой умирала его дочь, и опустился на колени:

– Я не знал, я не знал, я не знал, что так повернется, что ты за мои грехи расплачиваться будешь, я не знал…

– Да все ты знал, не прикидывайся, – сказал спокойный, почти веселый голос.

Я резко обернулась. У двери палаты стоял доктор в халате и шапочке, в марлевой повязке, закрывающей лицо. В руке у него, выбиваясь из общей медицинской картинки, лоснился соком здоровенный надкушенный помидор.

Доктор прикрыл дверь палаты:

– Ты сам заключил сделку, ты выбрал, как жить. Я на тебе много поимел, и ты себя не обидел.

Он оттянул повязку с лица вниз, на шею, и с наслаждением откусил от помидора. На больничный пол закапал свежий сок.

Я сжала амулет. Доктор был Тенью, и такой отвратительной, что я не готова была глядеть на него дольше секунды.

– Я тебя вижу! – выкрикнула я.

– Привет и тебе, Турук-Макто, – отозвался он вполне доброжелательно. – Что нового на Пандоре?

В человеческом обличье он выглядел ухоженным, в меру загорелым, сухим и поджарым мужчиной лет тридцати. Его открытое лицо располагало к себе: пациенты должны верить такому доктору…

– Ты хотела знать, за что я ему заплатил? За услугу. Очень простую. Он изнасиловал в темном переулке одну не в меру гордую девицу. Сбил спесь, так сказать. Я заплатил ему этим баксом – и еще удачей, безопасностью, великой прухой на много лет. И как он развернулся в девяностые! Пока обделывал свои делишки, скольких людей разорил, довел до петли, тупо заказал… А кое-кого сам придушил, было ведь дело?

Человек в окровавленной рубашке застонал.

– И мне вышла выгода, – снова заговорил «доктор». – Все его жертвы за двадцать лет стали моими жертвами. Он никогда не задумывался, что сам – тоже звено в пищевой цепочке, разве что пожирнее… А ты, посвященная, как думаешь: он достоин жизни?

Он втягивал меня в разговор, и я дала слабину:

– Он – ладно, но девушка ни в чем не виновата!

– Она его дочь, она точно такая же, и ты это знаешь. Вот дверь, посвященная. Если ты сейчас уйдешь – я сделаю вид, что тебя не видел.

Он смачно откусил от помидора. Полился сок. Тоненько запищал медицинский прибор у кровати – тревога, непорядок, беда, на помощь…

Я выхватила из сумки бутылку молока, которую заранее купила у метро. Этот прием уже сработал однажды, и сработал отлично, отчего бы ему не сработать теперь? Изо всех сил я плеснула молоком в стоящую передо мной Тень…

Молоко волной ударилось о больничную стену и разбилось белой кляксой. Там, где только что стоял «доктор», уже никого не было.

– Детский сад, – сказали у меня за спиной.