— Скажи нам по-честному. Тебе врать хочется?

— По-честному? — удивился новоявленный Матрос.

— Ну конечно, по-честному. Теперь-то ты не обязан врать, потому что тебя уже так не зовут.

Вруша-Матрос немного подумал.

— А знаете что? Не хочется. По-честному!

Знайкин метод подействовал. Это было просто чудо какое-то! Вруша перестал врать. Правдюша, правда, слегка поупрямился, прежде чем согласился переименоваться в Пионера. Но когда доктор Таблеткин обвинил его в наплевательском отношении к брату, застыдился и перечить не стал. И с тех пор Вруша больше не врал. И вралинок не подпускал.

Брат его, став Пионером, тоже изменился.

— А что, очень даже неплохо быть Пионером, — повторял он. — Очень неплохо.

Отпала надобность говорить всегда «одну только правду и ничего, кроме правды», и временами бывший Правдюша даже что-нибудь присочинял. От перемены имени у него развилось чувство юмора, и он стал над всеми подшучивать и прикалываться. Только коротышкам трудно было произносить это длинное слово Пионер, и они вскоре стали звать Правдюшу просто Пионом.

Глава двадцать девятая. Д'OМА.

Но всё это случилось только следующей весной, а теперь на дворе стоял сентябрь. Правда, после нескольких дней проливного дождя и ледянющего ветра, от которых многие малыши чуть не схватили воспаление легких, снова вернулось бабье лето. Скоро температура у Hиктошки спала, но Таблеткин пока не разрешал ему выходить на улицу. По правде сказать, Hиктошка и сам не хотел. Ему было хорошо дома. С ужасом вспоминал Hиктошка, как брел целыми неделями в одиночестве по полям и лесам, как мок от дождя и дрожал от ветра, как чуть не утонул в ледяной реке. Так хорошо было дома, и не верилось, что он решится когда-нибудь снова выйти на улицу, а уж тем более пойти за город, в лес.

Едва доктор разрешил читать, Hиктошка прямо-таки набросился на книги. Как же он по ним изголодался! В небольшой комнате светло и уютно. На полу бегония — ее давно не подрезали, и один вылезший выше всех лист закрыл пол-окна. Но в комнате все равно светло. Светло и тихо. Стукают маятником часы. Окна закрыты, со двора слабо доносятся крики коротышек и удары мяча. Hиктошка нежится в мягкой постели и глотает книги — одну за другой. Сказки, рассказы, приключения и снова сказки. Шофер Торопыга принес и положил ему под кровать две большие стопки. Когда устает читать — рассматривает картинки. Еще давно, до Знайки даже, в Цветограде установили закон: книгу разрешается печатать только в том случае, если хотя бы через каждые пять страниц в ней встречается большая картинка. А когда глаза начинали болеть и слезиться, Hиктошка выползал из-под одеяла и подходил к окну. Опершись локтями о подоконник, он стоял в своей желтой пижаме в коричневый горошек и смотрел на улицу.

За окном светило солнышко. Под большой сиреневой сыроежкой загорала незнакомая малышка в розовом купальнике, расстелив себе на травке мягкий ясеневый лист. Это недавняя буря занесла в Цветоград листья из соседнего леса, и они лежали на улицах, словно огромные цветные скатерти. Если Таблеткин входил в комнату — сейчас же Hиктошку от окна отгонял: не понятно разве, что из щелей дует — хочешь осложнение и воспаление легких схватить? Но Таблеткин был обычно занят и появлялся редко. Потихоньку от доктора Hиктошка приоткрывал окно и вдыхал влажный, пахнущий грибами воздух бабьего лета.

— А знаешь, Вилка, я что подумал? — сказал как-то Hиктошка своему мысленному другу. — Нет друзей — ну и нет. Не стоит этим грузиться. Тем более, что они ведь все-таки у меня иногда появляются. Ненадолго. И к тому же у меня есть ты...

— Правильно, а у меня есть ты! — обрадовался Вилка. — Чего грузиться-то? Надо радоваться жизни! Вон погода какая!

— Эх, Вилка! Ты лучше всех меня в жизни понимаешь. А друзья у меня появляются иногда даже во сне.

— Во сне?

— Ну да.

И Hиктошка рассказал своему мысленному другу о всех своих похождениях в подводном царстве. Ведь Вилка вместе с ним там не был, потому что это было во сне. А во сне, как мы помним, Вилка никогда не появлялся. Он слушал очень внимательно, а потом сказал:

— Я от всей души полюбил подводное царство. Как будто сам там побывал. А особенно я влюбился в русалок-сестер.

— А в какую из них? — полюбопытствовал Hиктошка.

— В обеих.

«Опять сам с собой разговаривает, — покачал головой Таблеткин, проходя мимо Hиктошкиной двери. — Надо бы ему успокоин поколоть». Но, к счастью, тут же забыл об этом, потому что в плане простуды бабье лето — самое коварное время, и Таблеткин просто с ног сбился, следя, как бы не разыгралась в Цветограде эпидемия гриппа.

А другим малышам было интересно — где же все-таки столько месяцев пропадал Hиктошка? Но Таблеткин вначале никого к нему не пускал. А когда стал пускать, Hиктошка притворялся, будто к нему еще не вернулся голос. Почему он так делал — Hиктошка и сам не знал. Но только он всё показывал себе на рот и мотал головой — дескать, ничего не могу поделать, голоса нет. А через несколько дней начались события, которые взбудоражили весь Цветоград, и о Hиктошке забыли. Так-то никто из коротышек с Колокольчиковой улицы и не понял, что он вместе с ними на воздушном шаре летал. Одни подумали, что это Hиктошка тогда в бреду написал на бумажке, будто бы он в мешке с песком сидел, другие про это просто забыли.