— Ты что, дурак? — набросился Таблеткин на Филю. — Еще раз чем-нибудь жонглировать начнешь — я на тебя смирительную рубашку надену!

Филя испугался и больше со стола ничего не хватал. Хотя ему очень хотелось. С полминуты он держался, а потом стал жонглировать пустыми руками — то есть, просто делать жонглерские движения, как будто он подкидывает и ловит шары. При этом Филя иногда выбрасывал несуществующий шар из-под колена, а порой ловким движением перехватывал его за спиной.

— Вот идиот! — пробурчал Таблеткин.

— Так ты что, — спросил Hиктошку музыкант Рояль, — тоже воздушный шар сделал и на нем полетел?

Hиктошка отрицательно покачал головой.

«Я С ВАШЕГО ШАРА УПАЛ», — написал он.

Коротышки переглянулись.

— Hиктошка, — ласково сказал Таблеткин, — но ведь ты с нами на шаре не летел.

«ЛЕТЕЛ».

— Но ведь... тебя же там никто не видел. Правда, товарищи?

— Правда, — ответили все. — Его там не было.

«БЫЛ», — написал Hиктошка.

— Всё ясно, он сумасшедший, — сказал Пустомеля.

— Как же ты мог там быть, если тебя никто не видел?

Hиктошка доел яйцо и отпил еще немного Колы.

«В МЕШКЕ БЫЛ».

— В каком мешке?

«С ПЕСКОМ».

— В мешке с песком?

Hиктошка нарисовал лежащего коротышку, а потом нарисовал вокруг него мешок, так что получилось, что коротышка лежит в мешке.

— Но как же ты туда поместился?

На этот рисунок ушли все Hиктошкины силы. Он уронил голову на стол и уснул.

— Несите его наверх, — распорядился Таблеткин.

А Филя, который снова принялся за старое, не рассчитал и заехал доктору Таблеткину по лбу скалкой. Таблеткин упал как подкошенный. Hиктошку отнесли наверх, в отдельную комнату — бокс, куда доктор помещал больных, чтобы они всех не заразили. Сейчас никто не болел и бокс был свободен. Там Hиктошку положили в чистую кроватку, укрыли теплым одеялом, и он крепко уснул.

Глава двадцатая шестая. НЕСВАРЕНИЕ УМА.

Но через час Hиктошка проснулся. И в голове у него началось то, что сам Hиктошка называл «несварение ума». Вот так бывает, что наестся человек самой разнообразной еды и она у него в голове не хочет перевариваться. Я тут нечаянно написал «в голове», а имел в виду «в животе», но исправлять не буду. Бывает в животе, когда съеденные блюда начинают воевать между собой. Блюда, про которые — ну вот никак не скажешь, что они сочетаются друг с другом. Например, селедка и шоколад, или вобла с молоками и пирожное эклер с заварным кремом, или щавелевый суп, каша геркулесовая и мороженое крем-брюле. Да-да, особенно крем-брюле... И когда все эти не сочетающиеся друг с другом деликатесы вдруг поднимают бунт и отказываются перевариваться, это называется несварением желудка.

Вот это-то самое и происходило сейчас у Hиктошки в голове. В ней теснилась куча мыслей, которые думались вначале одна за другой, а потом все вместе. То Правдюша, который его обманул — и почему обманул? — то русалка Дита в купальнике, с серебряным хвостом, то кузнечик с полированными глазами. То кошмарные щупальца соседнегорцев, то крапивные заросли, то раскрывшийся в последний момент парашют, то взорванный молокомобиль, то снова Правдюшино бессовестное лицо...

И то, что было только вчера, и то, что уже очень давно было, и даже то, что было не с ним, а с кем-то другим — вообще непонятно с кем — и было ли на самом деле. Он вспомнил, как удивился Емеля, когда с ним заговорила щука, а потом Hиктошке вдруг показалось, что это был он сам вместо Емели, а вместо щуки была русалка-царевна.

Потом вдруг припомнился какой-то давний сон, который Hиктошка видел чёрт знает когда. Так вообще бывает — ночью увидишь сон, такой подробный и яркий, и что-то происходит в нем очень важное для тебя. А к утру, с рассветом, он как-то блекнет, линии стираются, всё становится черно-белым и вообще не важным. Утром еще помнишь, что был какой-то сон, но сам сон уже не помнишь. А днем уже не помнишь даже, что сон был. И прошло.

И вдруг — через много времени — вспомнишь его снова. Не днем, когда гуляешь или читаешь, или пол подметаешь. А когда снова лежишь ночью в кровати, в полудреме сладкой, на мягкой подушке. Даже не понятно — спишь или нет. Вдруг словно экран перед тобой вспыхивает ярко — ба! — да это же тот самый сон, который давным давно! И так ярко и выпукло, как в объемном кино, видна каждая мелкая деталь, каждая точка, каждое пятнышко цветное! И такой каждый звучащий звонкий голос, и даже запах, такой очень настоящий. Запах этой — как его — селедки, что ли, или шоколада?

Вот и теперь выплыл откуда-то из темных глубин Hиктошкиной памяти тот огромный, разноцветный и многошумный сон. И смотрелся, и звучал как прекрасный, удивительный фильм...

Но что-то слишком уж я увлекся Hиктошкиным «несварением ума», а может, все-таки желудка — ведь накормил его Кастрюля перед сном всем подряд. Да вообще-то это, скорее всего, был бред, потому что поднялась у Hиктошки высокая температура. Хоть сон все никак не приклеивался к Hиктошке, а в конечном итоге он все-таки заснул, а наутро, как обычно бывает, уже ничего не помнил.

Глава двадцатая седьмая. ПРЕДЛОЖЕНИЕ ДРУЖБЫ.

Знайка, Винтик, шофер Торопыга и охотник Патрон со своим Булькой вернулись на следующий день. От сильного дождя лужа, в которой стоял их автомобиль, разлилась и затопила ему мотор. Пришлось Вруше взять машину на буксир и тащить трактором в Цветоград. С утра распогодилось. Над полями стояло ясное голубое небо. Хотя была уже осень, солнышко пригревало почти совсем по-летнему. Но теплое солнце было не в радость. Печальные малыши, считавшие Hиктошку погибшим, почти не разговаривали друг с другом. Больше всех горевал Вруша. Чтобы хоть как-то загладить свою вину, он, вернувшись из Цветограда, тут же вызвался везти домой Знайку и остальных. Вруша уже несколько раз извинялся за вчерашнее, но он чувствовал, что его так не простили.