Теперь Якоб узнает гостя: человек, сидевший рядом с магистратом Широямой в Зале шестидесяти циновок.

Ионекизу произносит по требованию настоятеля три раза фамилию Якоба.

— Да — зу-то, — эхом повторяет настоятель. — Я говорю правильно?

— Ваше преосвященство, — отвечает Якоб, — произносит мою фамилию очень хорошо.

— Настоятель, — добавляет Ионекизу, — перевел Антуана Лавуазье на японский.

Якоб поражен:

— Может, ваше преосвященство знакомы с доктором Маринусом?

Ионекизу переводит ответ настоятеля: «Настоятель часто встречается с доктором Маринусом в академии Ширандо. Он очень уважает голландского ученого, говорит он. Но у настоятеля есть много обязанностей, поэтому он не может посвятить всего себя одной лишь химии».

Якоб осознает, какой властью должен обладать этот гость, чтобы запросто появиться на Дэдзиме в тот день, когда все перевернуто землетрясением, и беседовать с иностранцами не под присмотром толпы соглядатаев и стражников сегуната. Эномото проводит большим пальцем вдоль ящиков, словно освящая их содержимое. Он замечает спящего Ханзабуро и делает над его головой какие-то пассы, словно тот стоит перед ним, преклонив колени. Ханзабуро что-то сонно бормочет, просыпается, видит настоятеля, испуганно ахает и скатывается на пол. Выбегает за дверь со скоростью жабы, преследуемой водяной змеей.

— Молодые люди, — Эномото говорит на голландском, — спешат, спешат, спешат…

Свет снаружи, пройдя щель между створками ворот, меркнет.

Настоятель берет неразбитое зеркало.

— Это ртуть?

— Оксид серебра, ваше преосвященство, — отвечает Якоб. — Итальянского производства.

— Серебро более правдиво, — отмечает настоятель, — чем медные зеркала в Японии. Но правду легко разбить. — Он наклоняет зеркало так, чтобы увидеть отражение Якоба, и задает вопрос Ионекизу на японском. Ионекизу переводит: «Его преосвященство спрашивает, правда ли, что в Голландии тоже верят, что у живых мертвецов нет отражения?»

Якоб вспоминает, что его бабушка говорила то же самое.

— Старые женщины верят в это, да.

Настоятель понимает речь Якоба и доволен его ответом.

— На мысе Доброй Надежды есть племя, — Якоб решается поделиться своими знаниями, — которое называется басуто, и они верят, что крокодил может убить человека, проглотив его отражение на воде. В другом племени, зулу, избегают подходить к темным прудам, чтобы призрак не поймал отражение и не отнял бы душу у того, кто решил посмотреться в пруд.

Ионекизу в точности переводит и передает ответ Эномото.

— Настоятель говорит: идея прекрасная, и желает знать, верит ли господин де Зут в душу?

— Сомневаться в наличии души, — говорит Якоб, — для меня более чем странно.

Эномото спрашивает: «Верит ли господин де Зут, что у человека можно забрать душу?»

— Привидению или крокодилу такое не под силу, но дьявол может.

«Ха» Эномото означает его удивление тем, что и он, и иностранец могут верить в одно и то же.

Якоб отступает на шаг, чтобы более не отражаться в зеркале.

— Ваше преосвященство, ваш голландский превосходен.

— На слух я понимаю не все, и рад, — Эномото поворачивается, — что есть переводчики. Когда-то я говорю… говорил… на испанском, но теперь это знание утеряно.

— Минуло два столетия, — замечает Якоб, — с тех пор, как испанцы пришли в Японию.

— Время… — Эномото не спеша поднимает крышку одного из ящиков: Ионекизу тревожно вскрикивает.

Свернутая клубком, словно маленький кнут, на дне лежит змея хабу. Она рассерженно поднимает голову…

…два ее клыка блестят белизной, голова отклоняется назад, готовясь к броску.

Два охранника настоятеля бросаются к ней, обнажив мечи…

…но Эномото делает странное движение кистью руки, словно что-то сдавливает.

— Не дайте ей укусить его! — кричит Грот. — Он еще не заплатил…

Но хабу не атакует руку настоятеля: шея змеи обмякает, и она падает на дно коробки. Ее челюсти застыли в широком оскале.

Рот Якоба тоже широко раскрыт. Клерк смотрит на испуганного Грота.

— Ваше преосвященство, вы… заколдовали змею? Она… она спит?

— Змея мертва, — Эномото приказывает охранникам вынести ее наружу.

«Как он это сделал?» — гадает изумленный Якоб, пытаясь понять, что это за трюк.

— Но…

Настоятель не сводит глаз с потрясенного голландца и обращается к Ионекизу.

— Владыка-настоятель говорит, — начинает Ионекизу, — что это «не трюк и не магия». Он говорит: «Это китайская философия, и ученые европейцы слишком умные, чтобы ее понять». Он говорит… извините, очень трудно. Он говорит: «Вся жизнь есть жизнь, потому что обладает силой ки».