— Нет, нет, нет, — Грот чуть ли не визжит. — Вы никак не поймете, что…

— Это вы заключили сделку с моим частным товаром. Я отказываюсь танцевать под вашу дудку. И теперь вам придется смириться с потерей комиссионных. Что же я еще не понимаю?

Эномото что-то говорит Ионекизу. Голландцы прекращают спор.

— Настоятель говорит, — Ионекизу откашливается, — если сегодня продается шесть коробок, тогда он покупает сегодня шесть коробок.

Эномото продолжает. Ионекизу кивает головой, уточняя несколько слов, и переводит:

— Господин де Зут, настоятель Эномото переводит на ваш личный счет в Казначействе шестьсот тридцать шесть кобанов. Писец магистратуры приносит подтверждение о продаже для занесения в гроссбух Компании. После этого, если будет на то ваше согласие, его люди унесут шесть коробок ртути со склада «Дуб».

Подобная скорость беспрецедентна для торговых сделок.

— Ваше преосвященство не желает сначала взглянуть на них?

— Э-э-э, — говорит Грот, — господин де 3. такой, знач, занятый, что я позволил себе попросить ключ у заместителя директора ван К. и показал нашему гостю образец…

— «Позволил себе», — шипит Якоб. — Очень много вы себе позволяете.

— Сто шесть кобанов за ящик, — вздыхает Грот, — стоят того, чтобы проявить инициативу, так?

Настоятель ждет.

— Так мы свершаем сделку с ртутью сегодня, господин Дазуто?

— Свершаем, ваше преосвященство, — Грот улыбается, как акула. — Конечно, проводим.

— Но бумаги, — спрашивает Якоб, — залог, документ о продаже?..

Эномото небрежным жестом отмахивается от этих сложностей, с губ срывается: «П-ф-ф-ф».

— Я же говорю, — Грот улыбается, как святой, — такой благородный человек.

— Тогда, — у Якоба больше нет возражений, — да, ваше преосвященство. По рукам.

Вздох избавленного от мук страдальца исторгается из груди Ари Грота.

Настоятель, с написанным на лице спокойствием, произносит еще одну фразу, предназначенную для перевода.

— Те ящики, которые вы не продаете сегодня, — говорит Ионекизу, — вы продадите скоро.

— В этом случае, Владыка-настоятель, — Якоб продолжает гнуть свое, — знает меня лучше, чем я сам.

Настоятель Эномото произносит последнее слово: «Сходство».

Затем он кивает головой Косуги и Ионекизу, и вся свита, не оглядываясь, покидает склад.

— Ты можешь выйти, Be. — Якоба не отпускает необъяснимая тревога, несмотря на то, что сегодня ляжет спать гораздо более богатым человеком, чем был до того момента, как утреннее землетрясение сбросило его с кровати. «При условии, — думает он, — что настоятель-владыка Эномото окажется верен своему слову».

Владыка-настоятель Эномото слово держит. В половине третьего Якоб выходит из резиденции директора с сертификатом депонирования на руках. Заверенный подписями свидетелей, Ворстенбоса и ван Клифа, документ может быть обращен в наличные в Батавии или даже в офисах компании в Зеландии — во Флиссингене, на острове Валхерен. Сумма, равная пяти или даже шестилетнему жалованью на его предыдущей работе, клерком в порту. Ему предстоит отдать долг своему знакомому, другу дяди, в Батавии, который одолжил деньги на покупку ртути. «Самая большая удача в моей жизни, — думает Якоб, — а ведь чуть не вложился в покупку трепанга — и, без сомнения, Ари Грот тоже получил выгоду от сделки». Но, в любом случае, продажа ртути загадочному настоятелю оказалась исключительно выгодной. «А оставшиеся ящики, — рассчитывает Якоб, — должны уйти за еще большую цену, после того, как другие торговцы увидят, какую прибыль получит Эномото». К Рождеству на следующий год он намерен вернуться в Батавию с Унико Ворстенбосом, чья звезда к тому времени должна разгореться еще ярче — после того, как он очистит Дэдзиму от зловонной коррупции. И он сможет посоветоваться со Звардекроном или с коллегами Ворстенбоса и инвестировать ртутные деньги в еще более прибыльные товары — кофе, скорее всего, или тиковое дерево, — чтобы накопить состояние, которое поразит отца Анны.

На Длинной улице появляется Ханзабуро, выходящий из дома Гильдии переводчиков. Якоб возвращается и Высокий дом, чтобы положить драгоценный сертификат в матросский сундук. Он колеблется, но все-таки достает веер с ручкой из адамова дерева и кладет в карман камзола. Затем спешит на Весовой двор, где сегодня взвешиваются и проверяются на наличие примесей свинцовые слитки, которые потом следует уложить в те же ящики и запечатать. Даже под навесом жара усыпляет и обжигает контролеров, но их пристальное око должно внимательно следить и за показаниями весов, и за кули, и за количеством ящиков.

— Как благородно с вашей стороны, — шипит Петер Фишер, — появиться на рабочем месте.

Все уже знают о выгодной сделке с ртутью новоприбывшего клерка.

Якоб не находится с ответом, поэтому утыкается носом в учетный лист.

Переводчик Ионекизу наблюдает за происходящим из-под соседнего навеса. Работа идет медленно.

Якоб думает об Анне, стараясь вспомнить, какая она, и представить себе ее не как рисунок в альбоме.

Загорелые под солнцем кули прибивают крышки ящиков.

Четыре часа, согласно карманным часам Якоба, приходят и уходят.

В какой-то момент Ханзабуро покидает Весовой двор безо всякого объяснения.

Без четверти пять Петер Фишер говорит: «Это двухсотый ящик».

Без пяти пять старший купец теряет сознание от жары.

Тут же посылают за доктором Маринусом, и Якоб принимает решение.

— Позволите на минутку отлучиться? — спрашивает он Фишера.

Фишер намеренно долго набивает свою трубку.

— Насколько долгая ваша минута? У Оувеханда она пятнадцать или двадцать минут. У Баерта — дольше часа.