Яиои дает Хотару бумажную салфетку, чтобы вытереть слезы.

Орито складывает один лист и разворачивает другой:

— «Я испросила разрешение у Уеда-сана говорить прямо. Мой учитель потребовал этого. Мое происхождение слишком непонятное для семьи Кояма, сказала я. Я душой и телом предана «Белому Журавлю», и, если бы я вошла в семью Кояма невестой, злые языки сразу начали бы лить на меня грязь, будто я хитростью поймала в сети такого прекрасного мужа».

— О-о, да надо просто хватать парня, — гогочет Югири, слегка пьяная от саке, — прямо за его дракона!

— Стыдись, сестра! — сердится экономка Сацуки. — Пусть самая новая сестра читает.

— «Мастер Уеда ответил, что семья Кояма прекрасно осведомлена о моем происхождении как дочери храма, но не возражает. Они хотели получить послушную, скромную, рукодельную невестку, а не… — к голосу Орито присоединяются голоса сестер, которые радостно повторяют описание — …изнеженную капризулю, которая думает, что «Тяжелая Работа» — город в Китае. В конце мой учитель напомнил мне, что я — Уеда по удочерению, и почему это я полагала, что семья Уеда по статусу гораздо ниже семьи Кояма? Вся красная, я извинилась перед моим учителем за бездумные слова».

— Но Норико-сан совсем не это имела в виду! — протестует Хотару.

Хацуне греет руки над огнем:

— Он просто отучивает ее от излишней скромности, я так думаю.

— «Супруга Уеды-сана сказала мне, что им понравились мои возражения, но семьи договорились, что наша помолвка может длиться до моего семнадцатого Нового года…»

— Это будет этот Новый год, — Хацуне объясняет Орито.

— «…и тогда, если чувства Шинго-сан не изменятся…»

— Я молюсь Богине, чтобы он оставался постоянным в своем сердце, — говорит Садае. — Каждую ночь.

— «…мы поженимся в первый благоприятный день первого месяца. Уеда-сан и Кояма-сан вложат деньги в мастерскую, которая будет делать кушаки оби, где мы с мужем сможем работать бок о бок и учить своих учениц».

— Представьте себе! — восклицает Кирицубо. — У Дара Хацуне свои ученицы.

— И дети тоже, — вставляет Югири, — если Шинго так захочет.

— «Когда я смотрю на мои слова, они читаются словно из сладкого сна. Возможно, мама, это самый лучший подарок, который мы получаем от наших писем: они — место, где мы можем помечтать. Вы каждый день в моих мыслях. Ваш Дар, Норико».

Женщины смотрят на письмо или на огонь. Их мысли далеко отсюда.

Орито понимает, что новогодние письма — это и есть самое настоящее «Утешение» для сестер.

В начале часа Кабана открываются ворота для двух Дарителей. Каждая сестра в Длинном зале слышит, как отодвигается засов. Настоятельница Изу — сестры определяют это по ее шагам — выходит из своей комнаты и останавливается у ворот. Орито видятся три молчаливых поклона. Настоятельница ведет двух мужчин по внутреннему коридору сначала к келье Кагеро и затем — Хашихиме. Минуту спустя, настоятельница возвращается к себе, проходя мимо Длинного зала. Свечи шипят. Орито ожидала, что Югири или Савараби попытаются взглянуть на Дарителей в темном коридоре, но вместо этого они продолжают играть в маджонг с Хотару и Асагао. Никто не выказывает никакого интереса к прибытию учителя и его аколита к кельям выбранных сестер. Хацуне очень тихо поет «Замок, залитый светом Луны», аккомпанируя себе на кото. Экономка Сацуки штопает носок. Когда приходит время для того, что в Доме называют «одариванием», видит Орито, все шутки и сплетни прекращаются. Орито также понимает: легкомыслие и непристойности не свидетельства какого-то протеста. Сестры согласны с тем, что их яичники и матки принадлежат Богине, а слова лишь помогают им выносить рабские обязанности…

Вновь в своей келье, Орито смотрит на огонь через маленькую щелку в одеяле. Мужские шаги покинули келью Кагеро некоторое время тому назад, а Даритель Хашихиме все еще с ней, как дозволяется в случае согласия обеих сторон. Орито знает о любовных телодвижениях из медицинских текстов и смешных историй женщин, которых она лечила в нагасакских борделях. Она старается не думать о мужчине под этим одеялом, придавившем ее тело к матрасу, через короткий месяц — ровно в этот же день. «Пусть меня здесь не будет», — молит она огонь. «Раствори всю меня в себе», — молит она темноту. Лицо мокрое. Вновь ее сознание исследует Дом сестер, изыскивая возможность побега. Нет окошек наружу, чтобы пролезть сквозь них. Земля каменная — не прокопаешь. Внешние и внутренние ворота запираются с другой стороны, и будка стражников — между ними. Карнизы нависают над внутренним двором, до них не дотянешься, на крышу не вскарабкаешься.

Безнадежно. Она смотрит на потолочные балки и представляет себе веревку.

Стук в дверь. Шепот Яиои: «Это я, сестра».

Орито вскакивает с постели и открывает дверь.

— Воды отходят?

Беременность завернутой в одеяло Яиои еще более заметна.

— Я не могу уснуть.

Орито заводит ее к себе, опасаясь того, что мужчина появится из темноты.

— Рассказывают, — говорит Яиои, закручивая кольцом волосы Орито на свой палец, — когда я родилась с ними… — Яиои касается своих заостренных ушей, — …позвали буддистского монаха. Из его объяснения следовало, что демон залез в чрево моей матери и отложил там яйцо, словно кукушка. Если меня бросят одну в эту ночь, предупредил монах, демоны придут за своим отпрыском и зарежут всю семью для праздничного застолья. Мой отец обрадовался такой вести: крестьяне всегда готовы «проредить рассаду», чтобы отделаться от нежеланных дочерей. В нашей деревне даже специальное место для этого завели: круг острых камней, выше по склону, в засохшем русле. В седьмом месяце холод меня бы не убил, а вот дикие псы, запасающиеся жиром медведи и голодные духи, конечно же, справились бы с этим еще до утра. Мой отец оставил меня там и спокойно пошел домой…

Яиои берет ладонь подруги и кладет себе на живот.

Орито чувствует бугры шевеления. «Двойня, — говорит она, — несомненно».

— Той же самой ночью в деревню, — голос Яиои становится тише и шутливее, — как гласит история, прибыл Яобен — Пророк. Семь дней и семь ночей белый лис вел святого человека, а звездный свет освещал ему путь, по горам и через озера. Его долгое путешествие закончилось, когда лис запрыгнул на крышу простого крестьянского домика чуть выше деревни, у которой даже названия не было. Яобен постучал в дверь, и при виде такого человека мой отец упал на колени. Услышав о моем рождении, Яобен — Пророк провозгласил, — голос Яиои меняется: — «Лисьи уши у маленькой девочки были не проклятием, а благословением от нашей богини милосердия, госпожи Каннон». Покинув меня, отец отверг благость Каннон и навлек на себя ее гнев. Младенец должен быть спасен любой ценой прежде, чем случится беда…