Узаемон чувствует, что ему нехорошо и с каждой минутой становится только хуже.

— Давайте выпьем за дружбу, — говорит заместитель директора Фишер, — между Европой и Востоком!

«Как часто, — спрашивает себя Узаемон, — мне еще придется слышать все те же пустые слова?»

Переводчик Кобаяши смотрит на Узаемона:

— За скорейшее выздоровление дорогих друзей Огавы Мимасаку и Герритсзон-сана.

И Узаемон обязан встать и поклониться старшему Кобаяши, зная, что тот попытается протащить своего сына через голову Узаемона сразу во второй ранг Гильдии переводчиков, когда старший Огава смирится с неизбежным и уйдет на покой с желанного поста.

Доктор Маринус — следующий:

— За искателей истины!

Чтобы не придрались инспекторы, переводчик Иошио провозглашает тост на японском:

— За здоровье нашего мудрого, всеми любимого магистрата.

Сын Иошио — тоже переводчик третьего ранга, и отец возлагает на него большие надежды в связи с грядущими вакансиями. Голландцам он говорит:

— За наших правителей.

«Именно в такую игру надо играть, — думает Узаемон, — чтобы подняться в Гильдии».

Якоб де Зут болтает вино в бокале:

— За всех наших любимых, далеко или близко.

Голландец ловит взгляд Узаемона, и они тут же отворачиваются, пока все повторяют тост. Переводчик все еще меланхолично крутит пальцами кольцо от салфетки, когда Гото откашливается.

— Огава-сан?

Узаемон поднимает глаза и видит, что смотрят на него.

— Извините, господа, вино украло мой язык.

Громкий хохот проносится по залу. Лица сидящих раздуваются и отдаляются. Шевелящиеся губы не соотносятся со словами. Узаемон успевает спросить себя, пока сознание покидает его: «Я умираю?»

Ступени улицы Хигашизака скользкие от замершей слякоти и усыпаны костями, тряпками, опавшими листьями и экскрементами. Узаемон и кривоногий Иохеи поднимаются мимо лотка продавца жареных каштанов. От запаха желудок переводчика угрожает взбунтоваться. Не видя приближающегося самурая со слугой, нищий мочится на стену. Тощие собаки, осоеды и вороны дерутся между собой за отбросы.

«Шузаи ждет меня на урок фехтования…» — вспоминает Узаемон…

Молодая женщина на сносях продает на перекрестке свечи из свиного жира.

«…но потеря сознания два раза в один день вызовет ненужные слухи».

Узаемон говорит Иохеи, чтобы тот купил десять свеч: у женщины катаракты на обоих глазах.

Продавщица свеч благодарит покупателя. Хозяин и слуга продолжают восхождение по улице.

Из окна доносится мужской крик: «Я проклинаю тот день, когда женился на тебе!»

— Самурай — сама? — безгубая гадалка зовет из полуоткрытой двери. — Кто-то в Мире наверху нуждается в вашем участии, самурай — сама.

Узаемон, раздраженный ее назойливостью, проходит мимо.

— Господин, — говорит Иохеи, — если вы опять чувствуете себя плохо, я могу…

— Не суетись, как женщина: просто иностранное вино не пошло на пользу.

«Иностранное вино, — думает Узаемон, — в паре с хирургической операцией».

— Если доложишь о моей минутной слабости, — предупреждает он Иохеи, — отец будет волноваться.

— Он не услышит об этом из моих уст, господин.

Они проходят охранные ворота: сын стражника кланяется одному из самых важных жильцов по соседству. Узаемон холодно кивает в ответ головой и думает: «Почти дома». Особой радости эта мысль не приносит.

— Может Огава-сама проявить щедрость и уделить мне немного времени?

Ожидая, когда откроют ворота дома, Узаемон слышит старческий голос.

Согбенная старая женщина, судя по одежде, живущая в горах, поднимается от кустов, которые растут у ручья.

Иохеи набрасывается на нее:

— По какому праву ты произносишь имя моего господина?

Слуга Киошичи открывает ворота. Видит старуху и объясняет:

— Господин, это слабоумное создание ранее уже стучалось в боковую дверь и просило разрешения поговорить с переводчиком Огавой — младшим. Я надеялся, что старая ворона уже улетела, но, как видит господин…

Ее обветренное лицо, обрамленное шляпой и соломенной накидкой, не похоже на хитрые лица нищих.

— У нас есть общий друг, Огава-сама.

— Довольно, бабушка, — Киошичи берет ее за руку. — Время тебе идти домой.