Дверь в коридоре сдвигается и задвигается.

— По пути к месту прореживания мой отец и Яобен- Пророк, — Яиои продолжает повествование, — слышали, как все мертвые младенцы звали своих матерей. Они слышали волков, громадных, больше лошади, воющих в поисках свежего мяса. Мой отец дрожал от страха, но Яобен — Пророк шептал святые заклинания, и они прошествовали мимо привидений и волков целые и невредимые, и вошли в круг камней, где было тихо и тепло, как в первый день весны. Госпожа Каннон сидела там с белым лисом и кормила грудью Яиои, волшебного ребенка. Яобен — Пророк и мой отец упали к ее ногам. Голосом, который накатывал, как озерные волны, госпожа Каннон повелела Яобену уйти в путешествие со мной по всей империи, исцеляя больных ее святым именем. Пророк запротестовал, говоря, что не достоин ее внимания, но младенец, лишь одного дня от роду, уже мог говорить и сказал ему: «Где будет отчаяние, туда принесем мы надежду, где будет смерть, туда вдохнем мы жизнь». Что ему оставалось, кроме как подчиниться госпоже? — Яиои вздыхает и пытается поудобнее устроить свой большой живот. — И, приходя в новый город, Яобен — Пророк и волшебная девочка — лиса первым делом рассказывали эту историю.

Орито ложится на своей стороне.

— Могу ли я узнать, может, Яобен был твоим настоящим отцом?

— Я скажу «нет», потому что не хочу, чтобы это было правдой…

Ночной ветер высвистывает дрожащую трель, словно неумелый музыкант играет на сякухати.

— …но точно: мои самые ранние воспоминания: больные люди держат мои уши, и я дышу в их воняющие рты, и умирающие глаза говорят мне: «Излечи меня». И еще — грязные гостиницы, и Яобен, стоящий на рыночной площади, читает «признания» моей силы от известных семей.

Орито думает о своем детстве среди ученых и книг.

— Яобен мечтал о приглашении во дворцы, и мы провели год в Эдо, но от него за версту пахло показухой… голодом… да и вообще воняло от него слишком сильно. За шесть-семь лет, которые мы провели в странствиях, качество гостиниц, в которых мы останавливались, ничуть не улучшилось. Все неудачи, конечно, он списывал на меня, особенно пьяным. В один день, уже в конце, после того как нас выгнали из какого-то городка, его знакомый, такой же бродячий целитель, сказал ему, что волшебная девочка — лиса еще может выжать деньги из отчаявшихся и умирающих, а выжмет ли волшебная женщина — лиса — большой вопрос. Тогда Яобен стал думать, и не прошло и месяца, как он продал меня в бордель в Осаке. — Яиои смотрит на свою руку. — Я изо всех сил пытаюсь забыть мою тамошнюю жизнь. Яобен даже не попрощался. Возможно, не хватило духа увидеться со мной. Возможно, он был моим отцом.

Орито удивлена полным отсутствием злости у Яиои.

— Когда сестры говорят тебе: «Дом гораздо, гораздо лучше борделя», — это не со злости и не от жестокости. Ну, одна или две, может, хотят тебя уколоть, но не другие. На каждую удачливую гейшу с богатым патроном, угождающим каждому ее желанию, приходится пятьсот пережеванных, выплюнутых девушек, которые быстро умрут от болезней, которыми наградил их бордель. Это, наверное, не утешит женщину твоего ранга, и, я знаю, ты потеряла гораздо лучшую жизнь, чем у нас, но Дом сестер — ад и тюрьма, только если ты сама так думаешь. Учителя и аколиты относятся к нам по-доброму. Одаривание — просто необычная служба, но чем она отличается от той службы, которую требует муж от жены? И ты служишь не так часто — совсем не часто.

Орито страшна логика Яиои.

— Но двадцать лет!

— Время проходит. Сестра Хацуне уйдет через два года. Она сможет поселиться в том же городе, где живет один из ее Даров, и получит пособие. Ушедшие сестры пишут настоятельнице Изу, и они полны любви и благодарности.

Тени качаются и сворачиваются среди низких балок.

— Почему последняя самая новая сестра повесилась?

— Потому что не смогла вытерпеть разлуку с Даром.

Затянувшаяся пауза.

— А для тебя это не слишком трудно?

— Конечно, мне больно. Но они же не умирают. Они — в мире внизу, накормлены и ухожены, и думают о нас. После нашего ухода из монастыря мы можем даже встретиться с ними, если захотим. Это… странная жизнь, не буду отрицать, но завоюй доверие учителя Генму, завоюй доверие настоятельницы, и она не будет казаться такой тяжелой или никчемной…

«В тот день, когда я поверю в такое, — думает Орито, — я стану собственностью храма Ширануи».

— …и у тебя есть я, — добавляет Яиои, — если для тебя это что-то значит.

— Литотомия — это слово, образованное от греческого литое — «камень» и томос — «резать». — Маринус обращается к четырем ученикам. — Напомните нам, господин Мурамото.

— Удалить камень из мочевого пузыря, почек, желчного пузыря, доктор.

— Когда наступит царствие Твое… — бормочет Вибо Герритсзон — пьяный, бесчувственный, голый от сосков до носков и связанный по рукам и ногам: он распластан на операционном столе, будто лягушка на доске для препарирования. — …и хлебов пресных…

Узаемон решает, что слова пациента — его христианская мантра.

Трещит уголь в жаровне, прошедшей ночью выпал снег.

Маринус потирает руки:

— Симптомы наличия камня в мочевом пузыре, господин Кадзиваки?

— Кровь в моче, доктор, больно мочиться и хочется мочиться, но не получается.