— Действительно. Следующий симптом — страх перед операцией, откладывание страдальцем согласия на операцию, пока он более не может терпеть боль при мочеиспускании, а эти несколько капель… — Маринус смотрит на лужицу розовой мочи в лотке для образцов, — все, что он смог выдавить из себя. Подразумевается, что камень сейчас находится… где, господин Хори?

— Приветствуют вас небеса… — Герритсзон рыгает. — Как там оно идет?

Кулак Хори имитирует преграду.

— Камень… останавливает… воду.

— Так, — ухмыляется Маринус. — Камень блокирует уретру. Какая участь ожидает пациента, который не может выделить мочу, господин Икемацу?

Узаемон наблюдает, как Икемацу пытается вывести общее из частей: «не может», «мочу» и «участь».

— Тело, которое не может выделить мочу, не может делать кровь чистой, доктор. Тело умирает от грязной крови.

— Умирает, — кивает Маринус. — Великий Гиппократ рекомендовал вра…

— Заткнулся бы ты, костоправ, да скорее взялся бы, мать его, за…

Якоб де Зут и Кон Туоми, призванные ассистировать доктору, переглядываются.

Маринус берет у Илатту свернутый лоскут хлопковой материи, говорит Герритсзону:

— Откройте, пожалуйста, — и затыкает ему рот. — Великий Гиппократ рекомендовал врачам «не вырезать камень», оставлять эту работу низшим по рангу хирургам. Римлянин Аммоний Литотомий, индиец Сушрута и араб Абу аль-Касим аль-Захрави — который, en passant [64] , изобрел прародителя этого инструмента, — Маринус крутит в руке заляпанный засохшей кровью обоюдоострый скальпель, — разрезали бы промежность… — доктор берется за пенис разъяренного голландца и указывает на участок между мошонкой и анусом. — Маринус роняет пенис. — И больше половины пациентов в те давние плохие времена умирали… в агонии.

Герритсзон внезапно перестает сопротивляться.

— Брат Жак, талантливый француз — коновал, предложил разрез повыше corpus ossis pubis [65] ,

— Маринус окунает ноготь в чернильницу и проводит линию ниже и левее пупка Герритсзона, — чтобы добраться до мочевого пузыря сбоку. Чеселден, англичанин, объединил Жака ле Коновала с советами древних и стал первопроходцем в боковой перинеальной литотомии, он терял менее одного пациента из десяти. Я провел около пятидесяти литотомий и потерял четырех. Двоих — не по моей вине. А двое других… Ну, мы живем и учимся, даже если наши мертвые пациенты не могут сказать того же, да, Герритсзон? Чеселдену платили пятьсот фунтов за двухтрехминутную работу. Но, к счастью, — говорит доктор, шлепая связанного пациента сбоку по ягодице, — Чезелден выучил одного студента по имени Джон Хантер. Среди студентов Хантера был голландец Хардвийке, а Хардвийке выучил Маринуса, который сегодня выполняет эту операцию просто за спасибо. Итак… Начнем?

Из ректума Вибо Герритсзона вырывается горячее и вонючее облако ужаса.

— Следите внимательно, — Маринус кивает де Зуту и Туоми: каждый из них держит бедро больного. — Чем меньше движений, тем меньше случайных повреждений. — Узаемон видит, что семинаристы не очень-то понимают, о чем речь, и переводит им. Илатту усаживается верхом на верхнюю часть живота пациента, спиной к нему, оттягивает вниз вялый пенис, а главное, не позволяет пациенту видеть нож. Доктор Маринус просит доктора Маено поднести лампу поближе к прочерченной линии и берет скальпель. В это мгновение лицом он напоминает фехтовальщика.

Маринус вонзает скальпель в живот Герритсзона.

Тело больного натягивается, как единый мускул. Узаемон вздрагивает.

Четверо семинаристов смотрят, зачарованные.

— Толщина жира и мускулов варьируется, — говорит Маринус, — но мочевой пузырь…

С заткнутым ртом, Герритсзон издает громкий крик, совсем не похожий на крик оргазма.

— …мочевой пузырь, — продолжает Маринус, — обычно на глубине, равной длине большого пальца.

Доктор удлиняет кровавый разрез: Герритсзон визжит.

Узаемон заставляет себя смотреть: литотомия неизвестна за пределами Дэдзимы, и он согласился подтвердить слова Маено, когда тот будет выступать с отчетом перед Академией.

Герритсзон фырчит, как бык, глаза блестят от слез, и он стонет.

Маринус обмакивает левый указательный палец в рапсовое масло и вставляет в анус Герритсзона до упора. — Этому пациенту следовало заранее опорожнить кишечник. — В нос бьют запахи гниющего мяса и сладких яблок. — Нащупываем камень через ампулу прямой кишки… — правой рукой он вводит щипцы в кровоточащий разрез, — и проталкиваем из fundus [66] поближе к разрезу… — жидкие экскременты вытекают из ануса пациента на докторскую руку. — Чем меньше врач шурует щипцами, тем лучше. Одного прокола вполне достаточно, и — ага! Почти что… и… ага! Ессо siamo! [67] — Маринус вынимает камень, убирает палец из ануса Герритсзона и вытирает руки о свой фартук. Камень большой, размером с желудь, желтый, как мертвый зуб. — Кровотечение из разреза надо остановить, прежде чем наш пациент умрет от потери крови. Домбуржец и Корконянин, прошу отойти, — Маринус заливает разрез другим маслом, а Илатту накрывает его заскорузлой салфеткой.

Из заткнутого рта Герритсзона вырывается вздох, как только боль из невыносимой становится ноющей.

Доктор Маено спрашивает:

— Что это за масло, доктор, если не трудно?..

— Экстракт из коры и листьев Hamamelis japonica [68] , так я назвал это растение. Местная разновидность гамамелиса, уменьшает риск воспаления — этому меня научила одна старая необразованная женщина много жизней тому назад.

«И Орито тоже, — вспоминает Узаемон, — училась у старой травницы в горах».