Близь дороги, пріютившись подъ огромнымъ вязомъ съ узкою скамьею вокругъ толстаго ствола, маленькая гостинница поглядывала на путника весело и привтливо, какъ слдуетъ подобному заведенію, и соблазнила его нмымъ, но краснорчивымъ увреніемъ въ ждущихъ его здсь удобствахъ. Красная вывска на дерев, сверкая на солнц золотыми буквами, поглядывала на проходящихъ изъ за листьевъ, какъ веселое лицо, и общала хорошее угощеніе. Каждая лошадь, пробная мимо, поднимала уши, почуявши свжую воду въ жолоб и разсыпанное подъ нимъ пахучее сно. Алыя сторы въ нижнемъ этаж, и чистые блые занавсы въ маленькихъ спальняхъ на верху, манили къ себ прозжаго, качаясь по втру. На свтлозеленыхъ ставняхъ золотыя надписи говорили о пив, о лучшихъ винахъ и покойныхъ постеляхъ, и тутъ же было трогательное изображеніе кружки портера, вспнившагося черезъ край. На окнахъ въ ярко красныхъ горшкахъ стояли цвтущія растенія, живо рисовавшіяся на бломъ фасад дома; а въ темномъ промежутк дверей сверкали полосы свта, отражавшагося на рядахъ бутылокъ и стакановъ.

На порог красовалась почтенная фигура хозяина гостинницы: созданіе коротенькое, но плотное и круглое; онъ стоялъ, заложивши руки въ карманы и разставивши ноги, — именно въ той поз, которая ясно говорила, что онъ спокоенъ на счетъ погреба и вообще положительно убжденъ въ достоинств своего заведенія, — убжденіе тихое и добродтельное, неизмримо далекое отъ наглаго хвастовства. Чрезмрная сырость, сбгавшая посл дождя каплями со всхъ предметовъ, выказывала его съ выгодной стороны. Ничто близь него не терпло жажды. Нсколько отяжелвшихъ далій, выглядывая изъ за частокола его опрятнаго сада, упились, казалось, сколько могли (можетъ быть, даже и немного больше), между-тмъ, какъ розы, шиповникъ, левкой, растенія на окнахъ, и листья на старомъ дерев, были, такъ сказать, только навесел, какъ собесдники, незабывшіе умренности и только оживившіе свою любезность. Капли, ниспадающія около нихъ на землю, сверкали, какъ веселыя шутки, и, ничего не задвая, орошали забытые уголки земли, куда рдко проникаетъ дождь.

Этой деревенской гостинниц дано, при ея основаніи, необыкновенное имя: «Терка». Подъ этимъ хозяйственнымъ названіемъ, на той же яркой вывск на дерев и такими же золотыми буквами было написано: «гостинница Бенджамина Бритна».

Взглянувши еще разъ, повнимательне, въ лицо хозяину, вы уврились бы, что на порог стоитъ никто другой, какъ самъ Бенджаминъ Бритнъ, измнившійся соотвтственно протекшему времени, но къ лучшему: особа очень почтенная.

— Мистриссъ Бритнъ, сказалъ онъ, поглядывая на дорогу, — что-то запоздала. Пора уже чай пить.

Такъ какъ мистриссъ Бритнъ не являлась, такъ онъ отъ нечего длать вышедъ на дорогу, посмотрлъ на домъ и остался, кажется, очень доволенъ. «Заведеніе именно такое, сказалъ онъ: — въ какомъ бы я самъ остановился, если бы не я его содержалъ».

Оттуда онъ побрелъ къ частоколу сада и заглянулъ на даліи. Он смотрли на него уныло, повсивши сонныя головки, — и вдругъ подымали ихъ, покачивая, когда сбгала съ нихъ тяжелая капля дождя.

— За вами надо присмотрть, сказалъ Бритнъ. — Не забыть бы сказать ей объ этомъ. Что это она такъ долго не идетъ!

Благоврная половина мистера Бритна была до такой степени лучшею его половиной, что онъ безъ нея былъ ршительно существо несчастное и безпомощное.

— А кажется, и дла то немного, продолжалъ онъ: — закупить кое-что на рывк… А! вотъ она, наконецъ.

На дорог задребезжала повозка, управляемая мальчиковъ; въ ней сидла полновсная женская фигура; за ней сушился распущенный насквозь промокшій зонтикъ, а впереди голыя руки обинмали корзину, стоявшую у нея на колняхъ; нсколько другихъ корзинъ и узелковъ лежали кучами вокругъ нея; на лиц ея изображалось что-то свтло-добродушное, и въ движеніяхъ была видна какая-то самодовольная неловкость, когда она покачивалась отъ движенія экипажа, уже издали пахнувшаго древностью. Это впечатлніе не уменьшилось при приближеніи экипажа, и когда онъ остановился у дверей «Терки», изъ него выскочила пара башмаковъ, проворно скользнула между распростертыхъ рукъ мистера Бритна и ощутительно тяжело ступила на дорожку; эти башмаки едва ли могли принадлежать кому нибудь, кром Клеменси Ньюкомъ.

И дйствительно, они принадлежали ей: это она въ нихъ стояла, свжее, краснощокое созданіе, съ такою же жирнолоснящеюся физіономіей, какъ и прежде, но уже съ здоровыми локтями, на которыхъ образовались даже мягкія ямочки.

— Долго вы здили, Клемми! сказалъ Бритнъ.

— Боже мои, посмотрите, сколько было дла, Бенъ! отвчала она, заботливо присматривая, чтобы корзины и узелки были перенесены въ домъ въ цлости. — Восемь, девять, десять, — а гд жъ одиннадцатый? Ихъ было одиннадцать; а, вотъ онъ! — ну, хорошо. Отложи лошадь, Гарри, да если она опять закашляетъ, такъ подмшай ей на ночь въ кормъ подогртыхъ отрубей. Восемь, девять, десять. А гд жъ одиннадцатый? Да, бишь, я и позабыла, вс тутъ. Что дти, Бенъ?

— Слава Богу, Клемми, здоровы.

— Господь съ ними! сказала мистриссъ Бритнъ, снимая шляпку, потому-что они вошли уже въ комнату, и приглаживая волосы ладонями. — Поцалуй же меня.

Мистеръ Бритнъ поспшилъ исполнить ея желаніе.

— Кажется, сказала мистриссъ Бритнъ, опустошая свои карманы, т. е. выгружая изъ нихъ огромную кучу тетрадочекъ съ загнутыми углами и скомканныхъ бумажекъ:- кажется, все сдлано. Счеты сведены, — рка продана, — пивоваровъ счетъ тоже повренъ и заплаченъ, — трубки заказаны, — семнадцать Фунтовъ внесены въ банкъ, — это какъ разъ, сколько мы были должны доктору Гитфильду за маленькую Клемъ, — вы догадываетесь, докторъ Гитфильдъ опять не хотлъ ничего взять, Безъ.

— Я такъ и думалъ, отвчалъ Бритнь.

— Да, не хотлъ. Говоритъ, какое бы у васъ ни было семейство, я не хочу вводить васъ въ издержки ни на полпенни. Хоть будь у васъ два десятка дтей.

Лицо Бритна приняло серьёзное выраженіе, и онъ пристально устремилъ глаза въ стну.

— Вдь это отъ него очень любезно? сказала Клеменси.

— Да, отвчалъ Бритнъ. — Только я ни въ какомъ случа не употреблю во зло его доброты.

— Конечно, нтъ, сказала Клеменси. — Да вотъ еще за клепера 8 фунтовъ 2 шиллинга. Вдь это недурно, а?