— Да.

— О тоже повторяла она во всякомъ письм?

— Исключая послдняго, что получено нсколько мсяцовъ тому назадъ: въ немъ она говоритъ о теб, о томъ, что теб уже извстно, и что я должна узнать сегодня ввечеру.

Онъ посмотрлъ на солнце, которое уже склонилось на западъ, и сказалъ, что назначенное для того время — захожденіе солнца.

— Альфредъ! сказала Грація, положивши руку на плечо мужа. — Въ этомъ первомъ письм, которое я такъ часто перечитываю, есть что-то, о чемъ я никогда теб не говорила. Но теперь, въ минуту, когда вся ваша жизнь какъ будто успокоивается вмст съ находящимъ солнцемъ, я не могу молчать дальше.

— Что же это такое, душа моя?

— Оставляя насъ, Мери написала мн, между прочимъ, что нкогда ты поручилъ ее мн какъ священный залогъ для храненія, и что теперь она точно также ввряетъ тебя мн; она просила и умоляла меня, если я люблю ей, если люблю тебя, не отвергнуть любви твоей, которая, какъ она полагала (или знала, по ея выраженію) обратится ко мн, когда заживетъ рана сердца. Она просила, меня отвтить теб любовью на любовь.

— И сдлать меня опять гордымъ своимъ счастьемъ человкомъ? Не такъ ли она сказала?

— Нтъ: осчастливить меня твоею любовью, отвчала она, припавши на грудь мужа.

— Послушай, душа моя! сказалъ онъ. — Нтъ, оставайся такъ, — прибавилъ онъ, прижавши къ своему плечу голову, которую она было подняла. — Я знаю, почему ты до сихъ поръ не говорила мн объ этомъ мст въ ея письм. Знаю, почему и слда его не было замтно ни въ словахъ твоихъ, ни во взорахъ. Знаю, почему Грація, мой врный другъ, съ такимъ трудомъ согласилась быть моей женой. И именно по этому-то знаю я, какъ неоцненно сердце, которое прижимаю я теперь къ груди моей, и благодарю Бога за такое сокровище!

Онъ прижалъ ее къ своему сердцу, и она заплакала, но слезами упоенія. Черезъ минуту онъ взглянулъ на дитя, игравшее у ногъ ихъ съ корзиною цвтовъ, и попросилъ его посмотрть на пурауръ и золото заходящаго солнца.

— Альфредъ, сказала Грація, быстро поднявши голову, при этихъ словахъ: — солнце заходитъ. Ты не забылъ, что должна я узнать до его захожденія.

— Ты должна узнать истинную исторію Мери, душа моя, отвчалъ онъ.

— Всю истину, сказала она умоляющимъ голосомъ. — Чтобы ничего больше не было отъ меня скрыто. Такъ было мн общано. Не правда ли?

— Да.

— До захожденія солнца въ день рожденія Мери. Видишь, Альфредъ, оно почти уже заходитъ.

Онъ обнялъ ее и, пристально глядя ей въ глаза, сказалъ:

— Не я долженъ раскрыть теб эту истину, милая Грація. Ты услышишь ее изъ другихъ устъ.

— Изъ другихъ! повторила она слабымъ голосомъ.

— Да. Я знаю твердость твоего сердца, знаю твое мужество; слова два пріуготовительныхъ для тебя довольно. Ты сказала правду: часъ насталъ. Скажи мн, что ты теперь въ силахъ вынести испытаніе, сюрпризъ, душевное потрясеніе, — и встникъ ждетъ у входа.

— Какой встникъ? и какую всть принесъ онъ?

— Я обязался не говорить ничего больше, сказалъ онъ, все еще не сводя съ вся глазъ. — Ты не догадываешься?

— Боюсь и подумать, отвчала она.

Ее пугало волненіе на его лиц. Она опять припала къ его плечу, дрожа, и оросила его подождать минуту.

— Ободрись, душа моя. Если ты въ силахъ принять встника, — онъ ждетъ. Солнце заходитъ, — сегодня день рожденія Мери. Смле, Грація!

Она подняла голову, взглянула на него и сказала, что она готова. Когда она смотрла вслдъ уходящему Альфреду, она была удивительно похожа на Мери въ послднее время передъ ея бгствомъ. Альфредъ взялъ дочь съ собою. Она позвала ее назадъ, — малютку звали Мери, — и прижала ее къ груди. Освободившись изъ объятій, малютка побжала опять за отцомъ, и Грація осталась одна.

Она сама не знала, чего боится, чего ждетъ, и стояла неподвижно, устремивши глаза на дверь, въ которую они скрылись.

Боже мой! кто это появился и сталъ на ворог, въ блой одежд, колеблемой втромъ? голова склонилась на грудь отца ея, и онъ прижимаетъ ее съ любовью! Что за видніе, вырвавшись изъ рукъ его, съ крикомъ и съ распростертыми объятіями любви бросается ей на шею?

— О, Мери, Мери! О, сестра моя! О, душа души моей! О, невыразимое счастье! Тебя ли вижу я опять?

То былъ не сонъ, не видніе — дитя надежды или страха, но сама Мери, милая Мери! до того прекрасная, до того счастливая, несмотря на битву ея жизни, что когда заходящее солнце озарило лицо ее, она походила на ангела, ниспосланнаго на землю для чьего нибудь утшенія.

Она приникла къ сестр, опустившейся на скамью и обнявшей ее; она улыбалась сквозь слезы, стоя передъ ней на колняхъ, обвивши ее руками и не сводя съ нея глазъ. Солнце обливало голову ея торжественнымъ свтомъ и ясною тишиною вечера. Наконецъ, Мери прервала молчаніе, и спокойный, тихій, ясный, какъ этотъ часъ дня, голосъ ея произнесъ:

— Когда я жила въ этомъ дом, Грація, какъ буду жить въ немъ опять….

— Постой, душа моя! Одну минуту! О, Мери! Опять слышать твой голосъ….

Грація не могла сначала вынести звуковъ этого дорогого ея сердцу голоса.