— Спит, как свиня, когда на село тревог! — послышалось снаружи.

Староста подошел к окну, отодвинул занавеску.

— Что прикажете, ваше благородие? — беззаботно, как бы ничего не понимая, спросил он. — Не изволите ли в избу пожаловать? Милости просим, если дело какое?..

Наташа обомлела.

— Кой черт твой изб? Не слить, больван, тревог! Слишь? — раздался неприятный гортанный голос за окном.

— Тревога? — переспросил Козьма Потапович и перекрестился. — Уже не Дядя ли опять?

— Скорей комендатур! Комен, комен! Наш цвай, ну два зольдат упит! — нетерпеливо прокричал немец.

Старик по-актерски, с подчеркнутым недоумением, пожал плечами и, подойдя к кровати, стал поспешно натягивать сапоги. Минуту спустя в одной нательной с распахнутым воротником рубахе он вышел в сенцы. Громко взвизгнула щеколда, и Наташа услышала его голос:

— Что случилось-то, ваше благородие?

Но уже через два-три слова разговор затих в отдалении.

В том, что Наташа была «настоящей», Вася не сомневался. Желание поскорей оградить ее от опасностей и предупредить отряд о том, что она найдена, жива и невредима, подгоняли его.

Он без труда выбрался из Воробьева. Хорошо зная дорогу к лагерю, он отправился напрямик через лес, изредка ориентируясь по Полярной звезде.

Шагать по лесу в ночной темени было не страшно. Пробираясь сквозь подлесок, мелкий и густой березняк и ельник, Вася не раз спотыкался о валежник, падал, ушиб колено и расцарапал лицо. Несколько сбившись с пути, он с полчаса метался, натыкаясь на кочки, и петлял по болоту, не сумев из-за темени и тумана обойти его стороной.

Вася ворчал и ругался.

Он досадовал на то, что не смел отвести Наташу прямо в лагерь. Никто из партизан не имел права приводить в лагерь посторонних людей, кто бы они ни были. Обычно в таких случаях назначались явки где-то на стороне. В свое время Дядя издал специальный приказ и требовал его строгого и неукоснительного выполнения. Делалось это в целях наибольшей конспирации. Немецкие лазутчики уже не раз под разными предлогами пытались проникнуть к партизанам и навести карателей.

Усталый и мокрый до пояса, Вася на рассвете добрался до пропускного пункта лагеря у огромной сосны, высоко поднявшей густую зеленую крону над глубоким лесным оврагом.

На вершине могучего дерева, откуда хорошо просматривались дали, круглосуточно дежурили наблюдатели. Часовые и дозорные постоянно охраняли лагерь, где совсем недавно обосновался отряд.

— Ну, Василь, как дела? — спросил часовой. — Эвон как разукрасился и изгвоздался!

— Дела важнецкие, — устало ответил парнишка и улыбнулся, предвкушая впечатление, какое произведет на Дядю его доклад.

Возле палатки командира партизанского отряда он увидел того самого грузина, молодого и стройного офицера с осиной талией и черными короткими усиками.

Он возглавлял группу поиска, только что вернулся из похода и докладывал Дяде о новой стычке с немцами в районе падения самолета.

Дядя — широкий в плечах, коренастый, невысокого роста человек лет сорока, с худым скуластым лицом, изборожденным множеством преждевременных морщин, — слушал его и кончиками пальцев потирал виски. Темно-серые глаза Дяди, близоруко прищуренные, но живые и быстрые, в упор глядели на собеседника, прощупывая его. Худые щеки с выступающими подвижными желваками, всегда были чисто выбриты, а густые, с редкой проседью, каштановые, не совсем послушные жесткие волосы аккуратно зачесаны назад.

— Красив! — обеспокоенно взглянув на Васю, сказал Дядя.

— Доброе утро… — начал Вася с таким видом, будто ничего особенного не произошло. — Вечером я нашел сбитого летчика…

— Ну да?!

— Вернее, летчицу. Девка она.

Дядя и офицер-грузин с любопытством смотрели на паренька.

— Что вы так смотрите, словно не верите?

— Говори, — приказал Дядя.

— Говорю — нашел. Жива и здорова. Встретил ее в пяти километрах к западу от Воробьева. Она на парашюте возле реки опустилась. Стало быть, километров за десять от места падения самолета.

— О парашюте она сама тебе рассказала?

— Сама. Ночь, значит, на островке проскучала, а к утру вышла на проселок, который от Воробьева к совхозу идет. Спряталась там в кустах и весь день ждала кого-нибудь. Под вечер я в ту сторону шел, она меня и окликнула.

Вася подробно рассказал об их встрече и разговоре, не отказал себе в удовольствии помянуть, как летчица неумело «навела следствие с табаком и куском газеты». Потом сказал, что для большей безопасности принес ей одежду старостиной дочки Машки и, не имея права вести чужого человека в лагерь, устроил у Козьмы Потаповича, пообещав вечером прийти за ней.