Если собрать воедино все версии происшедшего, выходило следующее. Губарев единственный, кто имел доступ к филоновским работам. Он и продал восемь рисунков французу Станиславу Задоре. Тот — хозяину небольшой парижской галереи Жоржу Лаврову. А Лавров в свою очередь и предложил их Центру Помпиду. Пройдя несколько рук, рисунки оказались отмытыми. Отмывают ведь не только деньги, но и произведения искусства. Стало ясно, что Центр Помпиду — добросовестный приобретатель. И купил всё в соответствии с французским законодательством. Почти пятнадцать лет шли переговоры о возвращении рисунков на родину. Французы привозили их в Россию, сравнивали с копиями, сочувственно мотали головами и возвращались в Париж. Рисунки отдавать они не собирались. И только решением министра культуры Франции в 2000 году семь рисунков Филонова вернули Русскому музею. Где восьмой — не известно.

Правда, французский министр не знала, что, пока шел переговорный процесс по возвращению этих рисунков, из Русского музея исчезли уже другие. Заколдованное филоновское наследие опять попало в переплет. В 1994 году Поташинскому из Москвы поступил заказ на Филонова. Он долго искал способы подобраться к рисункам, пока наконец не познакомился с сотрудницей Русского музея Татьяной Кароль. Он оказывал ей всяческие знаки внимания, давал деньги в долг. Со временем он загнал ее в такую долговую яму, что Кароль ничего не оставалось, как выполнять его заветные желания. Кароль приносила Поташинскому подлинники Филонова, он отдавал их художникам, а те делали точные копии. Поташинский признался мне, что вначале хотел возвращать в музей подлинники, а копии продавать. Но, увы. В фонды после копирования возвращались подделки. По-ташинскому удалось переправить несколько работ Филонова в Германию и продать их немецкому коллекционеру. Но случилось странное. Немец приехал в Россию, пришел в министерство культуры, выложил купленные шедевры и сказал: «Это ваше, и это наверняка у вас украдено». Сначала следователи вышли на Татьяну Кароль, а она уже показала на Поташинского. В 1997-м Кароль осудили на шесть лет условно, а По-ташинского на восемь конкретно и с конфискацией. И здесь в игру снова вступил Филонов. И опять мистика. Незадолго до ареста Поташинский подарил своей жене кольцо с огромным бриллиантом. Кольцо женщине не понравилось, и она решила его продать. С кем-то созвонилась, вышла из дома и исчезла. Милиция, частные детективы — ничего не помогло. По-ташинский ее не нашел. Пожалуй, это одна из самых мистических историй в мире произведений искусства. Филонов расплатился со своими обидчиками сполна. Контрабандистка Евгения Гуткина умерла в тюрьме. Поташинский отсидел два срока и потерял жену. На суде скончался его подельник коллекционер Осипов. Сотрудник Русского музея Губарев умер от разрыва сердца. Тогда же от рака умер директор Центра Пом-пиду Доминик Бозо, который и покупал рисунки. Продавца рисунков Станислава Задору парализовало, и теперь он передвигается в инвалидной коляске. Задора, кстати, нашел еще три рисунка Филонова в одной из галерей Кельна. Он видел и другие его работы в некоторых частных коллекциях во Франции. Как они там оказались — тоже не известно. Сам Филонов был уверен, что наследие переживет его и станет достоянием Родины. Филонов мог предположить, что из музеев воруют, но чтобы так! Родина разбазарила то, чем могла гордиться, и теперь остатки собирает по крупицам, тут же вновь теряя то, что собрала с трудом. И вот еще. Мы с Лилией провели огромную работу по проверке той информации, которую рассказал нам в интервью Поташинский. Мы звонили в музеи, и в каждом нам давали четкие комментарии. И вот что любопытно. В хранилище Русского музея действительно лежали 30 разрезанных полотен русской живописи, которые конфисковали при очередном обыске у Поташинско-го. Одну работу неизвестного автора музейщики отреставрировали, и теперь она представлена на всеобщее обозрение. Но Моисей рассказал мне про еще одну конфискованную у него картину художника Жана Батиста Удри. Он точно описал, что на ней было изображено. Мы проверили все каталоги Эрмитажа, куда была передана картина. Мы позвонили в профильный отдел Эрмитажа — нам ответили, что такая картина у них в запасниках не числится. Нигде ее нет. С этого момента и начался мой неподдельный интерес к главному музею страны.

С начала августа 2006 года город на Неве лихорадил скандал, связанный с исчезновением 226 экспонатов из хранилищ Государственного Эрмитажа. В течение нескольких лет в запасники музея не ступала нога ревизора. Но, как ни парадоксально, именно эта кража вскрыла чудовищные нарушения в ведении музейного хозяйства. Долгие годы служба безопасности выстраивала рубежи обороны против внешних врагов, а воры оказались внутри. Долгие годы руководство Эрмитажа развеивало слухи и домыслы, окружавшие главный музей страны. Но сегодня, похоже, многое из того, о чем десятилетиями шептались на кухнях жители культурной столицы, оказывается правдой. Дело о скупке краденого из царских покоев взяла под особый контроль Генеральная прокуратура России. Наконец всем стало понятно, что Эрмитаж — это государство в государстве, куда не могли получить въездные визы ни сотрудники правоохранительных органов, ни представители Счетной палаты, ни независимые эксперты. Мы попытались разобраться, кто и при каких обстоятельствах выносил из музея достояние республики.

Вместе со съемочной группой я прилетела в Питер. На три часа дня у меня было назначено интервью с директором Эрмитажа Михаилом Пиотровским. Михаил Борисович был очень взволнован, но вел себя весьма надменно, как хозяин, в его речи не было и толики чувства вины за произошедшее. В какой-то момент я его так загнала в угол, что мне казалось, что он вот-вот снимет микрофон и пошлет меня ко всем чертям. Он даже умудрился оспорить милицейскую статистику. После интервью с Пиотровским меня охватила такая злоба, что я взялась за расследование с особым остервенением. Как всегда, помогли коллеги-журналисты. Ира Тумакова из «Известий» рассказала мне о том, что ей удалось выяснить о семье главной подозреваемой в краже века — Ларисе Завадской. В конце 1970-х Лариса училась на истфаке Ленинградского университета. Там же она познакомилась с Николаем Завадским. Николай ухаживал за девушкой долго и безрезультатно. Лариса в тот период была влюблена совсем в другого человека. Вместе с ним в составе веселой шумной компании однажды уехала за город. В результате вся группа пробралась на частную дачу и обворовала ее. В отношении нескольких членов компании было возбуждено уголовное дело (этот эпизод рассказал мне глава антикварного отдела питерского УР Владислав Кириллов). Родители Ларисы во избежание недоразумений срочно упрятали дочь в психиатрическую клинику имени Скворцова-Степанова. К слову сказать, когда мы подъехали к клинике, чтобы снять несколько общих планов, к нам вышел начальник службы охраны. Это был настоящий урка с перерезанным лицом, который заорал на нас матом и чуть не разбил камеру. Когда я прослушала его выступление, меня почему-то охватило чувство необыкновенной гордости за психиатрическую клинику. Жаль, что такие люди не идут работать в Эрмитаж. Подобная бдительность обеспечила бы стопроцентную сохранность музейных фондов. Так вот, в этом богоугодном заведении Лариса пролежала недолго, а выйдя оттуда, немедленно вышла замуж за Завадского, в том числе и для того, чтобы ее фамилия не звучала вместе с именем бывшего возлюбленного, проходившего по делу о краже. После свадьбы молодожены Завадские поселились в коммунальной квартире в центре Питера.

В 1985 году Лариса пришла работать в Эрмитаж в отдел истории русской культуры на зарплату 60 рублей. Через несколько лет она возглавила фонд ювелирных изделий. Денег в семье катастрофически не хватало, и Лариса изыскивала все возможные способы подзаработать. Когда ее приглашали на выставки с выездом в другие города, она соглашалась даже мыть полы в выставочном зале после ухода посетителей.

Завадская казалась безотказной. Но, несмотря на видимость хозяйской хватки на работе, дома у Завадских всегда царил бардак. Несложно догадаться, что такой же бардак на самом деле царил и в хранилище. В законе «О музейном фонде России» сказано, что основная обязанность хранителей — вести учет и обеспечивать надежное хранение переданных им предметов. Итак, учет. То есть каждый день Лариса должна была доставать из хранилищ предметы, коротко описывать их, фотографировать и заносить эти характеристики в архив под свою ответственность. Начальник антикварного отдела питерского уголовного розыска Владимир Кириллов рассказал мне, что под ответственностью Завадской (как они выяснили в ходе следствия) числилось всего 400 предметов. Они подсчитали, что если переписывать хотя бы по 10 предметов в день, а именно этим занимаются хранители, то в год под ответственность Завадской должно было переходить 2000 экспонатов. За 20 лет работы — 40 тысяч единиц хранения. Но не 400 же. Чем занималась на работе эта женщина — непонятно. Хорошо. Допустим, как мне пояснил Пиотровский, она занималась научной работой. Мы перерыли Интернет и нашли лишь несколько докладов Завадской на узкопрофильных конференциях. Ни одного упоминания о статьях, книгах, монографиях — ничего. И это еще одна странность в работе хранителя, занимавшегося «научной работой». Я поинтересовалась у директора Эрмитажа: какую зарплату за свою бурную деятельность получала Завадская и таким ли уж бедственным выглядело ее положение? Оказалось, что средняя зарплата хранителя 14-15 тысяч рублей. А с учетом того, что большинство хранителей — пенсионеры, в сумме получается около двадцати тысяч. Не каждый врач или учитель приносит домой такие деньги. Наверное, Ларисе Завадской этого не хватало. Позже я выяснила, что она тем не менее очень ревностно относилась к экспонатам. Одним из участников нашей программы был известный питерский ювелир Андрей Ананов. Мы снимали его дома. Оказалось, он владелец целого подъезда. Шикарная квартира, заставленная антикварной мебелью. Мы с трудом нашли уголочек без золота и мишуры для съемок интервью. Ювелир покопался в шкафу и вынул для нас кассету. В начале 1990-х французские документалисты снимали о нем фильм. В одном из эпизодов Ананов приходит в Эрмитаж и рассматривает произведения Фаберже. Так вот, экспонаты на съемку тогда принесла ему именно Лариса Завадская. Эту встречу Ананов запомнил надолго. Лариса то бледнела, то краснела. Создавалось впечатление, что он держал в руках ее недоношенного ребенка. Ананов успокоил хранителя: «Лариса, не волнуйтесь, я все-таки профессионал, я не сломаю.» И тут же получил в ответ тираду: «Это безобразие, я не представляю, кто вам мог разрешить эти съемки. Экспонаты должны храниться в шкафах, в темноте». Ананов попытался вступить с ней в полемику: «Минуточку, а для чего тогда музей, для чего мы храним это достояние? Для того, чтобы вы на этом писали свои ученые труды? Я пытаюсь возродить искусство Фаберже. А вы, что же мне прикажете, эту сложнейшую, тонкую работу по картинкам возрождать?» Диалог их тогда зашел в тупик, но вот что интересно. Если бы тогда Ананов попросил Ларису показать ему знаменитые часы «Божья коровка», хранитель не смогла бы этого сделать. Часы давно уже были украдены и проданы Завадской и ее сообщниками.

Михаил Швыдкой, с которым мы встречались по этому же вопросу, назвал историю эрмитажной кражи «сюжетом из Достоевского». И действительно. Интеллигентная петербургская семья: папа — доцент, историк; мама — искусствовед; сын — мальчик с высшим образованием, работавший в музее. И они совершают преступление. Но ведь что-то должно было толкнуть их на этот поступок. И толчок был. Уже после ареста Николай Завадский рассказал следователю, что в начале 1990-х он впервые пожаловался своему товарищу, доценту Санкт-Петербургского института имени Лесгафта Ивану Соболеву на нехватку денег. На что тот ухмыльнулся и произнес: «Ваша супруга сидит на корзине с золотыми яйцами, а вы сетуете на безденежье». Именно Соболев и подсказал Завадским простой и якобы безопасный путь решения финансовых проблем. К тому времени Лариса проработала в Эрмитаже почти десять лет. За этот период практически никто не интересовался ни сохранностью фондов, ни ее непосредственной деятельностью. В один прекрасный день Завадская решилась. Лариса стала выходить на работу по субботам или воскресеньям. Мотивировала это тем, что по выходным гораздо спокойнее, молчит телефон, не беспокоит начальство, да и охрана не сует нос в хранилище. А вечером муж Ларисы Николай подъезжал к Эрмитажу на машине и ждал ее у директорского подъезда. Свидетелей умиляла трогательная, семейная идиллия. И уж никто не мог представить, что именно в эти злополучные выходные Лариса выносила из музея экспонаты, об исчезновении которых сегодня узнал весь мир. Завадская предпочитала небольшие предметы, которые легко помещались в женской сумочке, их несложно было вынести. На взгляд обывателя, они не представляли большой исторической ценности: серебряные ложки, чайники, сахарницы — столовое серебро, которым забиты витрины антикварных салонов. Но. Эти вещи не зря хранились в Государственном Эрмитаже. Дело в том, что у всех этих вещей было общее название — «Подарки Николаю II». А этот факт переводил предметы совершено в другую категорию. Первые украденные вещи Завадские отдавали Ивану Соболеву. Изначально планировалось, что их будут продавать только в Москве. В Санкт-Петербурге они всплывать не будут. Это минимизировало и риск, и шанс, что ситуация получит огласку. Тогда ни о каком уголовном деле и речи быть не могло, ведь в хранилища никогда не ступала нога ревизоров. Но в народе об Эрмитаже ходили мифы и легенды, многие из которых даже легли в основу литературных произведений.

Сериал «Бандитский Петербург» смотрела вся страна. Ярким эпизодом фильма стал приход журналиста Обнорского в тюремную больницу к умирающему от чахотки антикварному вору по кличке Барон. Но мало кто знает, что у Барона был реальный прототип — рецидивист Юрий Алексеев, он же Горбатый. Кличку свою он получил за то, что на дело ходил с бутафорским горбом. Алексеев обчистил квартиры десятков антикваров. Он собрал одну из самых богатых частных коллекций Петербурга. Но никогда не связывался с ворованным из государственных хранилищ, да и сам по музеям не ходил. Это было принципиальной позицией Алексеева. В начале 90-х вор в очередной раз оказался в следственном изоляторе. В тюремной больнице врачи диагностировали у него рак легких. Жить Горбатому оставалось несколько месяцев. Именно тогда глава Агентства журналистских расследований Андрей Константинов решил навестить криминальную знаменитость в надежде, что не все тайны вор унесет с собой в могилу. Константинов показал мне отрывок из интервью с Горбатым, которое вошло в его документальную книгу «Бандитский Петербург».

«.Между нами говоря, мне всегда претил вывоз из России живописи, особенно большой и хорошей. Вот последний раз проморгал. Из запасников Эрмитажа 32 полотна XVII-XVIII века голландцев были переправлены в Аргентину. У них же в Эрмитаже 30 лет не устраивались ревизии. Представляешь, 30 лет? В запасники запускали вытирать пыль студентов, а они, бедненькие, крали там потихоньку и потом отдавали за литр пива. Да, все это я хорошо знаю и за слова свои отвечаю. Мне самому не раз предлагали вещи из запасников Эрмитажа, но я не покупал. У меня дома были только честные вещи, а из Эрмитажа вещи уходили.»