Константинов, написавший впоследствии роман «Бандитский Петербург», положил текст этого интервью в основу диалога своих персонажей — журналиста Обнорского и вора в законе Барона. Можно было бы подвергнуть все сказанное об Эрмитаже сомнению, тем более что аудиозапись разговора не сохранилась. Но был и еще один человек, встречавшийся с Горбатым. На роль Барона в сериал «Бандитский Петербург» пригласили народного артиста СССР Кирилла Лаврова. И когда на репетиции сценарист рассказывал артисту все, что знал о прототипе его героя, неожиданно выяснилось, что Кирилл Юрьевич был лично знаком с Горбатым. Конечно, я не могла пропустить этот сладкий эпизод мимо своего расследования. Мы договорились об интервью с Кириллом Юрьевичем и приехали в БДТ. Встречаясь с такими людьми, как Лавров, понимаешь, что ты прикасаешься к совсем другой эпохе, ты дышишь одним воздухом с человеком, который поистине является ее документом. Он рассказал мне о своей единственной встрече с вором Горбатым. Много лет назад осенним вечером Лавров брел по набережной. Навстречу шла пожилая пара. Сухой, долговязый старик, вполне благообразного, интеллигентного вида обратился к народному артисту: «Мы вас узнали. Видели ваши фильмы, спектакли. Нам очень нравится артист Лавров. Кстати, а Вы любите старину?» Артист действительно одно время увлекался антиквариатом, собирал монеты, покупал картины. «Если у вас есть желание, — предложил случайный прохожий, — заходите ко мне в мастерскую, там много интересного». Он достал визитную карточку и протянул ее артисту. Лавров, не глядя, сунул ее в карман и только в театре в гримерной достал карточку и прочитал: «Юрий Васильевич Алексеев, главный эксперт по антиквариату Санкт-Петербурга». Кирилл Юрьевич впоследствии пожалел, что так и не воспользовался приглашением Алексеева. Но по крайней мере он знал, что этот человек не выглядел как уголовник, и в фильме постарался наделить своего персонажа чертами прототипа. Впрочем, реакция на сериал была неоднозначная, и прежде всего со стороны руководства Эрмитажа. Лавров почувствовал охлаждение отношений с Пиотровским. Тогда никто не мог предположить, что фраза Барона о том, что из Государственного Эрмитажа еще лет двадцать можно будет воровать безнаказанно, станет пророческой. Из Эрмитажа воровали долго, но впервые об этом всерьез заговорили только восемь лет назад.

В 2000 году Юрий Болдырев, занимавший пост заместителя председателя Счетной палаты, инициировал полномасштабную проверку Эрмитажа. Так как в этот момент Болдырев баллотировался на пост губернатора северной столицы, многие восприняли его антикоррупционный демарш как предвыборную акцию. Но это не совсем так. Аудиторы очень долго разбирались в запутанной документации главного музея страны. Спустя полгода Болдырев громогласно заявил о выявленных нарушениях. Мы встретились с Болдыревым в одном из московских парков, он был уже очень далек от большой политики, ездил на старенькой «Волге», но во взгляде по-прежнему присутствовала искра искателя правды и человека неравнодушного к тому, что он делал много лет назад. Как рассказал нам Болдырев, результаты проверки Эрмитажа выявили целенаправленно созданную систему, позволяющую бесконтрольно подменять или красть какие-то ценности, использовать государственное имущество в своих целях. Полотна вывозились на выставку в одну страну, а затем незаконно, без каких-либо разрешений продолжали путешествовать по всему миру. Причем в ходе вояжа не проводилось ни одной промежуточной экспертизы, и что в конечном итоге возвращалось в Эрмитаж, не известно. Предположим, экспонат вывозят на две недели, а он путешествует полгода. И якобы бесплатно. Эта благотворительность осуществлялась для самых богатых столиц мира и самых шикарных галерей. Выявила Счетная палата и факты повреждения полотен в процессе многочисленных заграничных турне. Эрмитажу по договору обязаны были выплатить компенсацию за повреждение картины Матисса — более 300 тысяч долларов. Но следов получения этих денег нет. Нет и попыток их взыскания. Хотя даже судиться не надо было, все описано в договоре. Указали аудиторы и на грубейшие нарушения в системе учета музейных ценностей: 221 тысяча экспонатов Эрмитажа на момент проверки не находилась ни на чьем ответственном хранении. После обнародования этих данных разразился скандал. Но вовсе не тот, которого ждали в Счетной палате. На Болдырева обрушилась вся культурная общественность города на Неве. Мол, он, обливая грязью крупнейший музей мира, пытается организовать себе бесплатную пиар-компанию по выборам в губернаторы Санкт-Петербурга. Сам Михаил Борисович рассказал мне, что люди Болдырева требовали от него вещи, которые музейщики сами разыскивали и сразу предъявить, конечно же, не могли. Но спустя три недели, когда в дело вмешалась прокуратура, что-то появилось. Если у Пиотровского в Эрмитаже порядок, как в гаражах у пенсионеров, то будущее главного музея страны печально. По крайней мере в интервью он сравнил свой музей с книжной полкой, и если на ней нет книжки на том месте, где она обычно стоит, то сначала нужно проверить всю полку и только тогда можно сказать, что книги нет вовсе. Проверка Счетной палаты в 2000 году ни к чему не привела. Пошумели и разошлись. Бардак напомнил о себе лишь летом 2006 года...

Арестованный Николай Завадский на допросе у следователя (а мне показали эту пленку в ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области) с трудом припоминал цены, по которым продавал экспонаты. Но эти цифры явно не имели ничего общего с их реальной стоимостью. Когда семья Завадских вошла во вкус, их уже не устраивали деньги, которые предлагал Соболев. И в какой-то момент супруги решили самостоятельно реализовывать краденое. Когда к Завадскому в руки попал серебряный сервиз, он понес его чуть ли не по всему Невскому проспекту. Заходил в ломбарды, антикварные салоны, но нигде его не брали. Говорили, что это не очень серьезная вещь и слишком много пайки. Сервиз чудом удалось спихнуть за три с половиной тысячи долларов.

Удалось мне встретиться и с еще одним участником этой громкой истории. Владелец питерского ломбарда Александр Ерофеев был одним из тех, к кому супруги Завадские принесли на комиссию золоченый напрестольный крест 1760 года. Лариса была в темных очках. Слезы душили ее, когда она поведала Ерофееву легенду, которую, как потом выяснит следствие, рассказывала неоднократно и в других местах. Она рассказала, что их родственники попали в автокатастрофу, лежат в больнице и им нужны деньги на лечение. По их просьбе они и пытаются реализовать эту редкую вещь с максимальной выгодой. Ерофеев купил крест за 20 тысяч рублей. Но что-то заставило предпринимателя не выставить тогда его на продажу, а спрятать у себя в сейфе. Он давно не видел таких древних крестов, а потому оставил его как предмет инвестирования. Когда же летом 2006 года Александр из любопытства заглянул в опубликованный в Интернете список украденных из Эрмитажа вещей, то, к удивлению своему, обнаружил там и фотографию принесенного Завадскими креста. Он решил немедленно передать его в антикварный отдел ГУВД Санкт-Петербурга. Но мне в этой истории показалась интересной одна деталь: когда мы выключили камеру, Ерофеев рассказал, что на оборотной стороне креста был выгравирован значок, который ставят только в ломбардах. Это означает, что заведение Ерофеева было отнюдь не первым, куда попадала реликвия. Возможно, Завадская носила крест по другим скупкам, а потом забирала. Но возможно, крест сдавали совсем другие люди, задолго до Завадской.

Мое расследование продвигалось и в сторону поиска следов благосостояния семьи Завадских. Мы приехали к их дому и поднялись в квартиру. Дверь с опаской открыла жена сына — Ульяна. Завадский-младший женился в июне 2006 года. А через месяц его арестовали вместе с отцом. У подъезда были припаркованы два автомобиля, один из которых (старый разбитый «Форд») принадлежал сыну, а второй («Мерседес-С-220») был куплен Николаем Генриховичем Завадским в кредит. Покупка, прямо скажем, бездарная. Девятилетний автомобиль взять за 15 тысяч долларов. За такую сумму можно было на тот момент приобрести новую иномарку. Никаких иных следов благосостояния ни я, ни мои коллеги-журналисты, ни следователи не нашли. По всей видимости, деньги, которые они выручали от продажи музейных экспонатов, просто проедались. Но вернемся к тому моменту, когда хищения вскрылись.

В Эрмитаже, как и во всех крупных российских музеях, внутренние проверки фондов не прекращаются ни на минуту, ведь количество экспонатов исчисляется миллионами, а для ревизии только одного хранилища необходимы годы. Летом 2005-го очередь дошла до русского фонда. Уже через несколько недель обнаружилось, что в одном из хранилищ не хватает предметов. Завадская объясняла это тем, что они находятся в другом фонде. Но когда была проверка «другого» фонда, она говорила, что пришли новые каталоги, давайте займемся новыми поступлениями. Она, как раненая птица, уводила охотников от гнезда... Завадская находилась в панике, но виду не подавала. Она понимала, что разоблачение близко. Поздним октябрьским вечером 2005 года Лариса уединилась с Николаем на кухне и рассказала ему о нависшей над семьей опасности. Это был последний разговор супругов. Она сказала, что выявлена серьезная недостача вещей. Но Николай был уверен — Лариса вывернется из этой ситуации. И, возможно, она бы что-нибудь придумала. Если бы не. Завадская потеряла сознание прямо на рабочем месте. Примчавшаяся скорая констатировала смерть от сердечного приступа. Глава антикварного отдела питерского ГУВД Владислав Кириллов в интервью сравнил две смерти, которые произошли в стенах Эрмитажа, — Ларисы Завадской и Юрия Подгаецкого, который скончался во время блокады. Он отдавал хлебные карточки своей семье, а сам придумывал себе лепешки из трав. Он составлял топографии предметов, занимался научной работой и умер от голода. Можно было бы понять, если бы он взял какие-то предметы, пошел на блошиный рынок, продал их и купил бы себе кусок хлеба. Но он этого не сделал. Лариса Завадская тоже скончалась на рабочем месте. Но совсем не от голода, а от сердечного приступа, явившегося следствием тяжелого стресса. Наверное, она мотивировала свои поступки тем, что заслуживает лучшей доли, только в результате ее деятельности мы недосчитываемся 226 предметов.

Как только Эрмитаж и ГУВД Санкт-Петербурга объявили о пропаже экспонатов, отец и сын Завадские, а также Иван Соболев, помогавший Завадским сбывать краденое, были арестованы. В Интернете опубликовали списки украденных вещей. И буквально сразу же к зданию антикварного отдела стали подбрасывать экспонаты, которые когда-то реализовывала Завадская. Одним из первых подкидышей был серебряный потир. Когда-то предмет принадлежал религиозной группе «бердяевцев», которую сегодня назвали бы сектой. После революции экспонат передали в Эрмитаж, откуда его вынесла Завадская и сдала в ломбард на улице Ленина, 13. В связи с потиром в деле появился еще один фигурант — известный питерский коллекционер икон Максим Шепель. Ему этот потир был отдан для продажи. Он взял его, отвез в Москву, продал и получил свои комиссионные. Вопрос происхождения потира Шепеля не волновал, так как эта история произошла еще в 2004 году и никаких списков похищенных вещей из Эрмитажа не было. Но как только Шепель узнал судьбу некогда проданного им предмета, он впал в чудовищную депрессию. Он пил, не переставая. Не выходил из дома, будто ждал, что придут и арестуют. И пришли. И арестовали. Но в СИЗО произошел инцидент. В результате удара колющим предметом у Шепеля оказалась повреждена сетчатка глаза, и он частично потерял зрение. Если бы виновниками травмы были сотрудники СИЗО, наверное, арестованный бы не молчал. Но, похоже, что укололся он сам. Впрочем, факт ареста известного коллекционера и последующая травма произвели неизгладимое впечатление на антикварное сообщество. Предметы, похищенные супругами Завадскими, стали подбрасывать с новой силой. Из 31 подброшенного предмета Николай Завадский опознал 27. Остальные он свалил на свою покойную жену, которая сдавала вещи без его участия. Но самым тяжелым для Эрмитажа оказался вопрос экспертизы подброшенных предметов. Дело в том, что в каталоге представлена очень скудная информация о шедеврах. К тому же фотографии были только на 40 предметов из 226 (это к вопросу о том, насколько качественно работают хранители музея). Опознавать остальные пришлось по небогатым описаниям. Завадская, в чьем ведении они находились, умерла, а второй хранитель — восьмидесятилетняя Карина Орлова находилась в больнице с самого начала скандала. Многие искусствоведы предложили Эрмитажу свою помощь, но руководство музея ответило резким отказом. Пиотровский так объяснил мне свою позицию: «Эрмитаж, как всякий музей, — дело закрытое. И когда вы говорите, что независимые эксперты хотят прийти проверить Эрмитаж, то извините, большинство этих экспертов, которые сейчас респектабельные бизнесмены, не так давно назывались по-другому. И их с той репутацией не пускали близко к Эрмитажу. Поэтому приходят и проверяют те, кому положено по государственной должности». Экспертиза произведений искусства — очень сложная процедура. Качество подделок достигло такого совершенства, что, будь живы авторы шедевров, они не сразу бы отличили копию от оригинала. Я стала свидетелем одной такой истории.

В сентябре 2006 года в питерское Агентство журналистских расследований обратился некий коллекционер. Имени своего он не назвал, действовал через посредников. В письме журналистам он сообщил, что в его распоряжении имеется картина, предположительно кисти Александра Родченко, художника-конструктивиста начала XX века. Его полотна высоко ценятся на Западе, наравне с Кандинским, Малевичем, Татлиным. Аноним предложил журналистам выступить посредниками при передаче правоохранительным органам этой картины. По его мнению, она когда-то была украдена из Эрмитажа, о чем свидетельствовал подрамник с соответствующими номерами и шифрами. Буква Э на раме — обозначает Эрмитаж, РЖ — отдел русской живописи, 1292 — порядковый номер хранения, а цифры наверху — размер холста. Честно говоря, рама произвела на меня серьезное впечатление. Я тогда сказала Константинову, что голову даю на отсечение — когда-то рама висела в Эрмитаже. Но вот про картину я такого бы не сказала. Я сразу заметила на обратной стороне дырки от гвоздиков, то есть на раму была натянута прежде еще какая-то картина. И вот что значит опыт и чутье (это я про себя). Журналисты планировали передать картину в ГУВД. Они были уверены, что это очередная эрмитажная пропажа. Но приехавший на пресс-конференцию начальник антикварного отдела Владимир Кириллов спутал все карты. Накануне он обратился в Эрмитаж и попросил проверить, что числится под номером 1292 Э/РЖ, написанном на подрамнике. Результат оказался ошеломительным — под этим номером значилась картина неизвестного художника второй половины XIX века «Дама в темном платье с кружевной отделкой». Картина была передана в Эрмитаж в 1946 году из Музея этнографии. Но самое главное, что «Дама в темном платье» натянута на совершенно новый сосновый подрамник, а цифры точно соответствуют тем, что были на старом подрамнике с псевдо-Родченко. Кириллов рассказал, что новый подрамник — настоящий, то есть он был заменен во время реставрации несколько лет назад. На сим представитель правоохранительных органов откланялся и покинул пресс-конференцию. Журналисты разбрелись. Но вопрос о подрамниках-двойниках засел в моей голове, как пуля. Как раз в тот день я снимала Ананова и во время интервью показала ему фотографии двух подрамников. Он хорошо знал реставрационную кухню и расставил все точки над «і». Оказывается, в мастерских Эрмитажа существует порядок: если подрамник меняется в процессе реставрации картины по причине ветхости, его списывают и уничтожают. Это по правилам, а на самом деле реставрационные отходы — часть колоссального антикварного бизнеса. Подрамник — это половина картины. Аукционистов порой он интересует куда больше, чем само полотно. И реставраторы вместо уничтожения сбывают их тем, кто занимается изготовлением подделок. На эти подрамники натягивают хорошие копии картин, которые и продают коллекционерам как подлинники, якобы украденные из Эрмитажа. Причем если вещь, краденная из музея, и там есть инвентарный номер — это и хорошо, и плохо. Для официальной продажи на аукционе — плохо, поэтому номера сводили. Но как у нас, так и на Западе между коллекционерами с аукционистом существует прямая налаженная связь. И аукционист имеет список — такому-то Кандинского, такому-то Фаберже и т. д. И коллекционеров, как правило, не интересует происхождение вещи, и они ее покупают, минуя аукцион. Более того, какому-нибудь арабскому шейху у себя в бункере отчасти даже престижно иметь ворованный шедевр. Получается, что те люди, которые проводили реставрацию «Дамы в черном платье», не выбросили подрамник, а продали его. Реставрационные мастерские находятся в помещении музея. Значит, сделала я свой вывод, из Эрмитажа можно вынести не только небольшие по размеру предметы, но и крупные, такие как подрамник. Но ведь кто-то же стоит на выходе из музея. Вопрос охраны стал для меня следующим пунктом расследования и следующим откровением...