– Насчет случившегося сегодня... выяснили причину убийства?

Фелидо сфальшивил, беря высокую ноту, попытался продолжить, но Эмма жестом приказала ему уйти.

– Этим разговорам не место за столом, - неодобрительно сказала хозяйка и тут же переключилась на своих воспитанников.
– Как вам клюквенный морс?

Остаток обеда прошел спокойно. Линда больше не делала попыток обольщения, а Эмма и Лучано продолжили ворковать о чем-то своем.

Лотт обмакнул губы салфеткой и с легким сердцем собирался покинуть обеденный стол, когда случилось то, к чему он никак не мог привыкнуть.

Мальчик лет десяти потянул его за рукав. Лотт нагнулся и мальчик, краснея от смущения, прошептал ему на ухо:

– А вы можете меня благословить? По-жа-лу-йста!

Последнее слово мальчик произнес очень старательно. Видно было, что он ждал этого момента весь обед. Лотт хмыкнул, посмотрел на затихшую аудиторию. Дети сидели с открытыми ртами. Линда делала вид, что Лотт для нее не существует. Супруги Ларрэ выжидали его реакции.

Лотт бережно положил руку на голову мальчику. Запустил пальцы в копну отросших волос и произнес короткую молитву. Он не помнил и половины того, что написано в Книге Таинств, но несколько литаний пришлось заучить на зубок. Этого требовал лорд Кэнсли. Сир Томас был суеверен. И никогда не отправлялся в путь, не справив службу. Лотт произнес молитву, которую они с братом разучили первой. "Напутствие воинам", конечно, не совсем то, что подобало читать маленьким мальчикам посреди обеденной залы, но Лотт сейчас не мог вспомнить ничего другого.

Мальчик обрадовался и горячо поблагодарил живого святого. Так могли ликовать только дети, получившие на зимнее солнцестояние игрушку. К Лотту потянулись и остальные воспитанники. Мальчуган словно сорвал завесу, отделявшую воина святого престола от простых смертных. Лотт стал ближе им и понятнее. И то, что он спас этих людей утром, было всамделишным чудом. Его обступили со всех сторон. Лотт чувствовал себя утопающим в детском море. Он раздавал благословения направо и налево. И было это настолько привычно и естественно, что начинало пугать. Гордыня значилась одной из главных страстей и жестоко каралась богами. Но как не возгордиться, когда столько людей делаются счастливыми только от одного твоего прикосновения?

Лотт хотел бы с кем-то поговорить. Он так привык считать себя грешником, так свыкся с мыслью, что в загробной жизни ему уготовлена отдельная пыточная. Теперь он стал святым для всего мира. Парнем, который спасет людей от зла. Живой щит от молний, извергаемых изо рта и задницы Зарока. Как должно поступать такому человеку?

Совет мог дать лишь архигэллиот. Иноккий понимал его как никто другой. За личиной всевластного отца церкви скрывался такой же человек. Но старик далеко. А Лотт не хотел исповедоваться инквизиторам. Единственным, кому Марш доверял, был Мэддок. Пьяница и прожига мог если не дать совет, то хотя бы выслушать.

Но найти Мэддока оказалось сложнее, чем сосчитать звезды на небе. Лотт справлялся о нем у команды, но матросы только разводили руками. Марш для приличия обошел окрестности.

Осень била по всему живому. Кусты терна походили на иглы дикобраза. Маленькие черные плоды на ветках росшего вдоль аллей кустарника скукожились. Шкурка туго стянула косточку, как корсет стягивает женскую талию. Лотт шаркал ногами, поднимая вверх горсти павших листьев. Ветер, дувший со стороны реки, был теплым, почти ласковым. Стоял погожий день.

Дикий вопль разбил хрупкую осеннюю тишину. Лотт уставился на хлипкую церквушку, из которой раздавались душераздирающие звуки. Здание стояло здесь давно, оно было старше самого особняка Ларрэ, что неудивительно. В Святых Землях церкви были первым, что строили люди. Священники обладали монополией на святость. Вера нуждалась в четырех стенах, для своей сохранности.

Церквушка была деревянной. Краска на бревнах облупилась, фигурки, грубо обтесанные долотом, могли быть как ангелами, так и косолапыми мишками. К входу спешно семенили монахини. Их было много, целые эшелоны женщин в красных сутанах и вышитыми золотой нитью монетами исчезали внутри, а крик все не кончался.

Лотт передернул плечами. Приют Нежности просто таки вопил о чем-то. Место было странным, люди здесь были странными. Лотт не хотел здесь оставаться. Пусть даже опять придется качаться на волнах в корыте по недоразумению носившем название Белокурой Девы.

Вечером капитан послал матросов на поиски Мэддока. Рулевой был важным членом экипажа, но команда не будет задерживать миссию ради одного человека. Бедолаге грозили десять плетей от боцмана. Лотт знал, что это грозный человек. Он собаку съел, выдавая на орехи распоясавшимся матросам и Мэддока можно только пожалеть.

Лотт стоял у трапа корабля, глядя на мельтешащие по округе огоньки. Латифундию наполняли далекие отзвуки "Печали по девичьей улыбке". Команда выкрикивала имя Мэддока, но результата это не приносило. Лотт пил горячий грог, катая обжигающую жидкость во рту, больше чтобы создать иллюзию внутренней теплоты, чем для ощущения вкуса.

– Похоже на войну?

– Простите, что?

Лотт уставился на мужскую грудь. Ему пришлось задрать голову, чтобы увидеть лицо собеседника.

– Хмм, не умею я общаться с людьми, - ответил гигант Бьерн.
– Обычно в рейдах безликие кричат о том, что падальщики прорвали заслоны или же просят сообщить родным о бравой смерти. Ну, иногда просто о смерти, без подробностей. В крепостях мы больше спим и отъедаемся. Говорить о работе не хочется. В последний раз, когда я вот так спокойно говорил с кем-то, меня пытались убить.