Пиковский Илья
Шрифт:
— Я думаю, это минутная слабость, и не больше!
— Нет. Я сломлена, профессор. Я больше не могу им руководить.
— Не торопитесь с выводами, это иногда опасно. Я помню, дядя моего школьного товарища запил сразу после фултонской речи Черчилля — он испугался третьей мировой войны. Прошло пятьдесят лет, войны нет, а он стал алкоголиком. В подобных случаях никогда не следует спешить.
Снова раздался автомобильный сигнал. Монархистка поднялась.
— Ну, мне пора.
— Вас ждут?
— Вы сами видите.
Берлянчик молча взглянул на неё, думая о том, что если с высот своего «Престольного набата» она рухнет в роль обычной шлюхи на вызовах, от неё мало что останется. Он покосился на пульт охранной сигнализации у входа и, поднимаясь с качалки, горячо сказал:
— Ирина Филипповна, послушайте меня. Я уверен, что у вас ложная депрессия. Иногда наши беды — это всего лишь провозвестницы какого-то успеха. Я это знаю по себе. Поверьте, что ваша победа на подходе. Вот вам небольшой анализ. В начале века тоже бурлила демократия, ну, и результат? Всё вылилось в такую краснознамённую монархию, о которой не мечтали и Романовы. А что сейчас? То же самое, уверяю вас. Один огромный Сталин раскололся на сотни ничтожных, полууголовных сталинят. Вот и всё! Только стреляют не в подвалах, а в подъездах. Поймите, государственное тело снова принимает привычное положение в пространстве, и вы, монархисты, должны не прозевать. И вот в такой судьбоносный исторический момент вы отрекаетесь от «Престольного набата»!
— Он держался на моих средствах, а я сегодня без гроша. Я утром не могла дать отцу на но-шпу.
— Вы? — изумился Додик. — Одна из богатейших женщин в стране?
— Это деньги не мои, а мужа.
— Но ведь акции на ваше имя?
— Да, но я у него ни копейки не возьму. Это будет чересчур банально. Он заслужил большего, профессор. Гораздо большего. Я окунулась в эту грязь, надеясь, что мы с Павлом оба вынырнем другими. Он это обещал! Солидный бизнес, дети в Кембридже... Даже хотел в мэры баллотироваться. Он клялся мне в любви, а что теперь? Разве фирма «Сириус» посмела бы ставить мне такие кабальные условия, если бы не получила на это его согласие?
— Думаю, что нет.
— А мадам с рыбьими хвостами привела бы мне этот... «Мерседес»? Тоже нет. Это всё его головка. Он решил мне показать, что я стою без него, — прекрасно! Шлюха — значит шлюха. Только мы потом посмотрим на него...
— Ирина Филипповна, нет, нет. Любовью занимаются не со зла, а в удовольствие. Поверьте мне, потомку питерских лейб-медиков.
— Он будет валяться у меня в ногах!
— Не стоит, уверяю вас. Любовные репрессии — это сомнительное дело. Если вы хотите отомстить, надо вести себя иначе: думать о чём-то прекрасном, благородном. Это вас сразу успокоит, и вот тогда, милости прошу, наносите свой удар. Но с холодной головой. Учтите, что большинство пакостей на свете делают в возвышенном состоянии души. Отмените эту встречу.
Тут запел дверной звонок. Ирина Филипповна вздрогнула, как от удара, и, побелев, вскочила с раскладушки. Берлянчик увидал, что в ней проснулся ужас перед предстоящей встречей.
— Успокойтесь, — сказал он. — Садитесь!
— Нет, нет. Я должна открыть. Он, он…
— Погасил фирме «Сириус» ваш долг?
— Да. Я, я…
— Не волнуйтесь, ему зачтётся. Как только вы придёте к власти, он станет думским казначеем. Сидите, сидите, я открою сам. Ирина Филипповна, позвольте ваше ожерелье...
— Зачем? Что вы задумали, профессор?
— Делайте то, что я прошу.
Повинуясь его решительному тону, Ирина Филипповна сняла ожерелье и протянула Берлянчику, который тут же порвал тоненькую нить и рассыпал жемчужины по полу. Расправа с любимым украшением возмутила монархистку. Она порозовела и резко отодвинула качалку, которая скорбно закачала своей плетёной соломенной спиной; затем монархистка принялась было собирать нежно-сияющие шарики, но тут силы оставили её. Рука Ирины Филипповны застыла над жемчужиной. Додик подхватил её под руки и усадил на раскладушку, заверив, что в президентском окружении его именно за то и ценят, за способность принимать непопулярные решения.
Снова запел дверной звонок. Берлянчик поправил седую шевелюру и вышел в коридор. Ирина Филипповна испуганно прислушивалась к каждому звуку. Она слышала его шаги, щелчок выключателя и даже шуршание расчёски в волосах, видимо, Берлянчик охорашивался перед зеркалом, прежде чем открыть дверь. Затем наступила какая-то непонятная тишина, сменившаяся вежливыми мужскими голосами, и в комнату вошли Додик и коротышка-банкир в брючках, натянутых выше живота, в ярко-малиновом пиджаке с золотой цепью на шее и огромным букетом роз, который он держал, как веник, бутонами вниз. Пальцы монархистки дёрнулись к пуговице плаща, как у виноватой школьницы, опаздывающей на уроки, но тут же вяло опустились в карман. У вошедшего был большой неправильной формы лоб и мутные навыкате глаза, наполовину уходящие зрачками под верхние веки, что делало его похожим на слепца.
— Ирочка, прошу! — тихо сказал гость, светясь неприятной, нагловатой застенчивостью. — Это из Голландии.
Ирина Филипповна вымученно улыбнулась и что-то невнятно пробормотала в ответ. Она приняла букет, не вставая с раскладушки, и тут же зарылась в него лицом, делая вид, что нюхает цветы.
— Спасибо, Артур, — сказала она, не поднимая глаз. Великий шанс, который история давала монархистам, очевидно, ослабил действие главного наркотика — жажду мести мужу. Ослеплённая ненавистью к нему, она решилась на отчаянный шаг, но теперь в ней снова проснулся лидер «Престольного набата» и ужас к живому «портрету» этой мести.