люди и все для обоих ясно — любовь, брак, жизнь вместе, об руку. Не на том у нас строилось, не для этого мы

сошлись… Вот ничего и не вышло.

— А, по-моему, вышло, — сказала Ксана. — Помните летом в Покровском, в дождь? Деревянная дачка,

пахло сосновой смолой и по крыше стучал дождь.

Она посмотрела в окно. И теперь была ночь и шел дождь. За окном была улица, цепочка газовых фонарей

и мокрые булыжники мостовой

— Я не отрицаю, я не монах, ханжить и лицемерить не желаю — вспомнить, конечно, приятно. Но, с

другой стороны, распускать себя в таком деле нельзя. Ладно. Стало быть, вы твердо решили?

— Уезжаю. Все равно между мною и Мерцем — стена… Если хотите, он отомстил за себя. Ни в ком я не

найду такую мягкость, ясность, заботу и, какую-то отеческую нежность. Вы мне этого не дадите.

— Я вам и не предлагаю, я вам прямо сказал, что было то прошло и жалеть, и каяться не в чем.

Разошлись, и никто не в обиде.

Голос Митина смягчился и дрогнул. Он подошел к Ксане, взял ее за руки и сел рядом.

— Обидел я тебя чем-нибудь?

— Нет.

— Можем мы жить вместе, как по-твоему?

— Нет.

— А почему?

— У вас своя жизнь, у меня — своя. Какой смысл?

— Именно смысл и цель. Смысл — вот главное. Зачем вам бросать Мерца? Какой смысл?

— Не могу.

— Не можешь. Стало быть если спать с ним не можешь, то крышка, вообще делать нечего. Что ж он по

вашему не понимает, что вы ему не жена? Не жена, а может быть ближе жены.

— Не могу лгать.

Митин ахнул, хлопнул себя по коленям и встал.

— Ну, кому нужно, кому сейчас нужно нытье, копания и исповеди. Вокруг толки и сплетни. Человек и

так на стену лезет, а тут еще вы с трагедиями. Что вы, его совсем доканать хотите? Этак он совсем работать не

станет.

— Работать, — вскрикнула Ксана, — вот… Работать… Главное, работничка не потерять. Вот, вы все

такие!..

— И правильно. А что в этом плохого? У меня забота сохранить Мерца, а у вас какая забота? Доконать

трагедиями и исповедями задним числом. Кто же прав?

— Ах, не знаю, не понимаю… Какая мука, — сказала Ксана, отвернулась и заплакала.

XVI

— Ну, вы решили?

Мерц не ответил. Он сидел в своем кресле, съежившись, обхватив руками колени, рассеянный и далекий

всему о чем говорил Печерский.

— Вы должны ответить.

Мерц пошевелился и слабо махнул рукой:\

— Уходите.

— Подумайте… Вас выгнали, опозорили, наплевали в лицо… — задыхаясь прошептал Печерский.

— Не повторяйтесь. Уходите.

— Вам этого мало. Хорошо. Поговорим о товарище Митине и вашей жене. — Печерский наклонился к

Мерцу и одним духом сказал: — Вы знаете, она его любовница.

— Ложь. — Рука Мерца соскользнула с колена и повисла. Он повернулся и боком взглянул на

Печерского.

— Спросите ее. Она сама мне сказала об этом четверть часа назад. Она уходит от вас. Десять минут назад

она с вами простилась навсегда. И вы этого не поняли. Ваш ученик, помощник, так сказать, друг отнял у вас

жену. Кланяйтесь и благодарите…

— Пошлость! — вдруг воскликнул Мерц.

— Именно пошлость. И после этого вы откажетесь мне помочь. Помочь рассчитаться, заплатить им за

всех, за вас, за себя, за всех… Вы согласны. Да, вы согласны, — в голосе Печерского появились мягкие, почти

ласковые тона. — Согласитесь. Вы видите, я иду на смерть. Разве это не подвиг? Хорошо. Вторая дрезина, вы

согласны. Ну хорошо, не сейчас. Я позвоню вам завтра. Вы ответите. Честный ответ без уверток. Да — вы

сделаете все, что нужно. Н е т — мы обойдемся без вас.

— Без меня. Значит, со мной или без меня вы все равно…

— Да. Все равно с вами или без вас.

— Но вы понимаете, что делаете…

— К чорту. Никаких тормозов, — высоким, срывающимся голосом закричал Печерский. — Le vin est

tir'e… Я позвоню вам завтра. Вы должны ответить д а или н е т . Н е т — вы забудете этот разговор. Это вопрос

чести, чести и порядочности.

— Послушайте, — быстро и лихорадочно заговорил Мерц. — Вы понимаете что говорите. Попробуйте,

постарайтесь понять. Если я, Мерц, не обезврежу вас, я буду миллион раз предателем. Я изменю стране, которая