Печерский сидел в кресле и смотрел в пол. Сжатые губы темной нитью прорезали лицо над подбородком.

— Не помешаю? — спросил он. — Мне нужно дождаться Николая Васильевича. Можно?

— Конечно, можно.

Как всегда она чувствовала неловкость и тревогу в присутствии этого человека.

— Два слова, — с неожиданной резкостью сказал он, — случайно, можно сказать совершенно случайно,

я проник в вашу тайну.

— У меня, “так сказать”, нет тайн.

Она удивилась, потому что он вдруг взглянул на нее в упор с открытой ненавистью и насмешкой.

— Как угодно. Видите ли, мне стало известно, что гражданин Митин… Как бы сказать…

— Что Митин мой любовник, — радуясь своему спокойствию сказала она. — Так. Представьте, я была

уверена, что вы рано или поздно сунетесь в чужие дела. У вас именно такой вид. Я, например, знаю, что вы

были любовником моей сестры, но как видите это меня не интересует.

Лицо Печерского из серого стало чуть розовым. Он поморщился и невнятно пробормотал:

— Мои чувства к Елене Александровне — святые чувства. Я не позволю…

— Нет, уж позвольте. Вы начали с того, что вмешались в мои дела.

— Уважение, которое я питаю к личности Николая Васильевича…

— С некоторого времени Николай Васильевич здесь не причем, — сказала Ксана. — Не стоило бы с вами

говорить об этом, но так и быть. С сегодняшнего дня Николай Васильевич здесь не причем. Что же вам нужно в

конце концов? — внезапно раздражаясь спросила она.

— В сущности, мне от вас ничего не нужно. Я страшно устал, — глухим и потухшим толосом сказал

Печерский. И Ксану удивил его голос.

— Вы больны?

— Я просто устал. Я ничего не понимаю. Вы, Николай Васильевич, говорите со мной, но я вас не

понимаю. Вчера мне показалось, что я понял одного человека. Его-то я знал. Но оказалось, что он совсем

другой.

Ксана подошла к Печерскому.

— Вы бредите?

— Нет. Этот человек умер. Действительно умер.

— Вы больны, — задумчиво сказала Ксана. — Вы в самом деле больны. Но странно, мне вас не жаль. —

Она наклонилась, стараясь заглянуть в эти холодные, пустые глаза. — Зачем вы вернулись?

Он вздрогнул и как будто насторожился.

— Это уж позвольте мне знать.

— Странно, очень странно. У вас вид умирающего. — Она отошла и оглянулась. Печерский сидел

согнувшись, почти свисая с кресла и смотрел в пол. В такой позе он сидел пока не услышал нетвердые,

шуршащие шаги Мерца. Он поднял голову и секунду они смотрели друг на друга. Оба удивились и оба

молчали, хотя видели явную перемену. Оба состарились на много дней в эти две недели.

— Это вы… Я говорил о вас три дня назад. Напрасно вы не позвонили. Тогда как будто все устроилось.

Надо узнать.

— Благодарю. Видите ли, возникают новые обстоятельства…

— Который час? — спросила Ксана. Она вошла вместе с Мерцем, но Печерский ее не заметил.

— Без двадцати одиннадцать.

Ксана подошла к Мерцу и поцеловала его в лоб.

— Ты уходишь?

— Да. Я скоро уйду. — Она ласково и внимательно посмотрела на него.

— Ну что ж, иди… — Мерц погладил ее волосы. Она снова поцеловала его и он даже отстранился от

изумления. — Ну, иди, иди, — неуверенно сказал Мерц и повернулся к Печерскому. — Что вы сказали? — Он

подвинул кресло и сел.

— Николай Васильевич, я вам надоел, я понимаю. Но сейчас я хочу говорить с вами не о себе, а о вас, о

Николае Васильевиче Мерце, — резким и странно звучащим в этой тишине голосом начал Печерский. С ним

случился редкий, неожиданный припадок энергии, сейчас же вслед за полосой апатии и уныния. — Я буду

откровенен, потому что вилять мне с вами нечего. У меня есть все основания предполагать, что теперь-то вы не

с ними, а с нами… Вы меня понимаете?

Мерц привстал в испуге и недоумении:

— Что такое “с ними”, “с нами”?.. Не понимаю.

Печерский вдруг понизил голос до шопота:

— Николай Васильевич. Я имею право так говорить с вами, потому что я белый белогвардеец,

контрреволюционер, как это у них называется.

— И вы мне, мне говорите об этом? Мне! Вы сумасшедший, — вскрикнул Мерц и посмотрел на

Печерского так, как будто он его видел впервые.

— Бросьте. Никогда вы меня не уверите в том, что вы, выдающийся инженер и известный ученый,