дансинг. Он понял, что это дансинг для богатых студентов и приезжающих веселиться провинциалов.

Провинциальный профессор с ленточкой почетного легиона, юноша, начинающий ночную жизнь и

подражающий в костюме знаменитому танцору из Фоли Бержер, красивый солдат, сын ювелира с улицы

Риволи, отбывающий воинскую повинность в специальных войсках. Последней Витович рассмотрел женщину,

которая сидела рядом с ним. Она медленно подняла голову.

Это была великолепная и мрачная маска. Тяжелые, тусклые волосы углом открывали лоб и как бы

нарисованные густой тушью наклонные брови. Острые загнутые ресницы прятали и открывали непроницаемые

черные, отсвечивающие как антрацит, зрачки, выражающие мрачную усталость и скуку. Нижняя часть лица

слегка выдвигалась вперед и самое замечательное в этом лице были губы, припухшие, страстные губы над

широким раздвоенным подбородком. Зеленые черточки татуировки разделяли подбородок и лоб. Эта

великолепная голова была посажена на гибкую, сильную шею и высокие светло-коричневые плечи.

— Животное, — ласково сказал Мишель и погладил ее по сильному, согнутому колену. Он ощутил под

тонким шелком горячее тело и скользкую, гладкую, как у змеи, кожу.

— Ты из Алжира?

— Из Орана, — сказала женщина.

— Оран — это в Марокко. Как тебя зовут?

— Ниеса.

— Что ты делаешь в Париже? — спросил Витович.

Мишель засмеялся. Внезапно заиграла музыка. Люди вставали из-за столов и неохотно, как по сигналу,

шли танцовать.

Она достала из сумочки фотографию, сделанную, как рекламные открытки. Большой удав лежал, как

шарф, у нее на голых плечах и она держала на ладони его плоскую голову.

— Это ваша змея? — спросил Витович.

— Моя, — задумчиво ответила женщина. — Это — удав. Он ест живых кроликов. Один раз в две недели

ему дают живого кролика. А потом он спит. Я продала его за девятьсот франков. Не правда ли, недорого?

— Он не знает, — задыхаясь от смеха сказал Мишель. — Он не торгует удавами.

Ниеса положила руку на стол. Она закрыла руку шарфом и под шарфом медленно и плавно зашевелилось

как бы живое существо. Туго сжимаясь и разворачиваясь, оно двигалось в сторону Мишеля и Мишель

вздрогнул от отвращения.

— Он боится, — сказала Ниеса, — он боится. Она сдернула шарф со стола и засмеялась заглушенным

гортанным смехом. — Моряк не должен бояться. — Она перевернула руку Мишеля ладонью кверху.

— Я тоже был моряком, — сказал Витович, рассматривая китайскую джонку, — татуировку на руке

Мишеля.

Музыканты перестали играть, так же неожиданно, как начали.

— Что же, ты спала со своей змеей? — спросил, закрыв один глаз, Мишель.

Витович поморщился. Этот грубый и грузный человек слегка раздражал его. Они встретились сегодня на

бульваре Монмартр. Может быть не стоило ему доверяться. Десять лет прошло с тех пор, как их койки были

рядом на грузовом пароходе “Руан”.

— Ты не француз, — сказала Витовичу Ниеса.

— Мой отец — поляк.

Мишель часто и без причины смеялся. Это означало, что женщина ему нравилась.

— Хочешь танцовать? — вдруг спросил он.

— Я хочу с ним.

— Но я не танцую, — смущаясь сказал Витович.

Мулатка с высоко взбитыми волосами проходила мимо их стола. Ниеса кивнула ей и мулатка прошла,

закрывая лицо белым мехом. В профиль она была так хороша, что все на нее оглянулись.

— Это Диама, — мечтательно сказала Ниеса, — она очень красивая, но любовник обжог ей лицо

кислотой. Ты видишь?

— Я не люблю цветных, — невнятно бормотал Мишель, — от них пахнет.

Черный зрачок женщины блеснул и потух.

— У нас говорят, что пахнет от белых. От белых пахнет мертвецом. Но не от всех — торопливо сказала

Ниеса и посмотрела на Витовича.

— Ты позволишь мне танцовать?

Она встала и кивнула юноше в необыкновенно широких, закрывающих обувь, панталонах и коротком

пиджаке. Плечи и руки и ноги этой женщины поражали стройностью линий и силой. Она двигалась в толпе

танцующих с медленной и хищной легкостью. Когда она танцовала, ее глаза смотрели через головы в

пространство мимо людей и стен.