с платформы “Васю-коммуниста”. И вот мой совет — сядем мы с тобой в броневик и поедем в город до зубного

врача”. — “Правильный совет, — говорю я, — все-таки ты не совсем дурной, Костя”. Скатили мы с платформы

“Васю коммуниста”, завели, сели и поехали. Выехали на мост, зажгли прожектор. Как зачали нас крыть из

винтовок! “Туши пока, — говорю, — в потемках получше будет”. Дали мы ходу, и так в потемках поехали.

Стрельба идет, пули стукаются, суматоха. “Омелька, — говорит Костя, — даешь к дому, что на две улицы. Не

может быть, чтобы в таком большом доме не было хоть одного зубного доктора”. Надоела эта стрельба, и дали

мы из “Максима” две очереди прямо по Крещатику и в бок. И тихо стало, как на пасху. Стали мы против самых

ворот, подошел Костя к воротам и тихонечко постучал: “Граждане, кто тут есть, граждане?” Могила. Стукнул

еще раз. Могила. Я ждать не могу: во-первых, меня зуб ломает и крутит, дело тоже не стоит, — как дал я раз

прикладом, забегали люди за воротами, забегали и зачали голосить и в тазы бить. Спорили мы с ними, спорили,

кто такие, где мандат. “Мандат, — говорю, — у нас с собой; где комендант, там и мандат, и будьте настолько

любезны, откройте, не хочется ворота гранатой рвать”. Услышали про гранату — открыли. Стоит домовая

охрана — восемнадцать человек в исподнем белье, польтах и калошах и трясутся. “Извиняемся, — говорит

Костя, — будьте настолько любезны, не имеется ли у вас в доме зубной врач, очень товарищ начальник зубом

мучается”. — “Есть, — говорит с удивлением домовая охрана, — как же, имеется, но только не врач, а врачиха”.

И ведут они меня черным ходом в подъезд, на третий этаж. И, действительно, выходит к нам молоденькая

зубная врачиха, и руки у нее трясутся. “Успокойтесь, — говорит Костя, — гражданка, вы должны быть

абсолютно спокойная, вам придется освободить товарища начальника от проклятого зуба”. Садитесь”, —

говорит врачиха, надевает халат, а сама вся белая, как этот ее халат. “Успокойтесь, — говорю ей, — мы,

таращанцы, — страшные для одной буржуазии, а вы, как я вижу, спец, в которых у нас постоянно нужда”.

Выбрала она занозистый крючок, глянула в рот и говорит: “У вас, товарищ, временная пломба, а может быть и

вата, я ее выну”. “Не знаю, — отвечаю, — что именно, но это у меня из-под самого Царицына, аккурат с

восемнадцатого году”. Копается в дупле крючком, и как тебе сказать, глянул я, вокруг как бы посветлело, хотя

была ночь, третий час. “Костя, — говорю, — как тебе сказать, но кажется мне, что опять я Емельян Михайлович

Савчук, Таращанской дивизии”. — “Правильно, — говорит Костя и снимает с себя английский трофейный

термос, заработанный под Архангельском, и с благодарностью вручает зубной врачихе. Сели мы в броневик и

поехали в прежней компании на вокзал. Вокруг стрельба, а я довольный, Костя довольный и братва вся

довольная. Пробыл я на той должности в Киеве два с половиной месяца, и положила мне эта молоденькая

врачиха пломбу, и держалась пломба у меня восемь лет, до самого Парижа, тут я ее и сменил. Вот какая

история”.

Он допил пиво, стукнул себя слегка ладонью по губам. Из-за театра на площадь выдвигалась колонна

машин. Женщины в прозрачных и легких платьях, сияя драгоценностями, спускались по ступеням на площадь.

Автомобили казались дорогими футлярами для женщин и их драгоценностей. Подагрические старики в

черном, твердых, как латы, белоснежных сорочках, покидали театр и накрывали цилиндрами желтые восковые

лысины. Праздные толпы стояли на тротуарах и смотрели на чужие драгоценности, чужих женщин и чужие

машины.

— А между прочим, — сказал повернувшись ко мне Емельян Михайлович, — а между прочим, тот

самый Костя Рубцов и та самая докторша восьмой год муж и жена. Ничего живут. И дети есть, хорошо живут.

Вот тебе и вся история. Кто на гражданской войне был — знает. Всякое бывало. И страху натерпелись, и крови

было немало, ну и другой раз весело тоже было. Вот, скажем, зуб. История…

Ночь, площадь и город вели свою привычную соблазнительную игру, перемигиваясь огнями реклам и

перекликались автомобильными рожками. Но Емельян Михайлович невидящим, рассеянным взглядом смотрел