доводят берлинский асфальт до зеркального сияния, чуть не до прозрачности. Огни домов и реклам и самые

дома кажутся поставленными на зеркало. Полицейские на перекрестках играют оранжевым, красным и зеленым

огнями семафора. Автобус плывет, и мимо нас проплывает готический шпиль Гедехнискирхе. Позади церкви

встает электрический контур и светящийся, как экран кинематографа, кафе Ам Цоо. Дальше плывут одинаковые

шестиэтажные дома с палисадниками, веранды кафе с белой плетеной мебелью, пестрыми абажурами и

цветочными вазами на балюстраде.

Бывший император Германии, Вильгельм второй, — музыкант, драматург, художник — считал себя и

архитектором. На плане, который он утверждал, над крестом Гедехнискирхе Вильгельм сделал карандашей

черту и звездочку — нота бене. Почтительные академики архитекторы поняли эту черту и звездочку буквально

и воздвигли над крестом Гедехнискирхе — стальную мачту и чудовищную золотую звезду на ней. После

революции мачту и звезду сняли.

Курфюрстендам — гостиницы, кафе, кабаре, бирхале и вайнштубе — развертывается по обе стороны

непрерывной, успокаивающей глаз панорамой. От белых квадратиков на каретках таксомоторов рябит в глазах и

все чинно, чисто и благопристойно в машинах, домах и людях Берлин-Вестенс — “W” в этой части города.

Двадцать пять лет назад здесь были огороды, — говорит господин Эшенберг, и неизвестно, жалеет ли он

о прошлом или гордится настоящим.

Мы подъезжаем к Луна-парку. Розовое электрическое зарево дрожит в небе над большим участком земли,

от которого отступили дома. Сотни и тысячи людей оставляют автобусы и трамваи и толпятся у турникетов.

Нельзя понять, где живет и где работает молодой человек в сером пальто и. мягкой зеленой шляпе впереди

меня. Возможно утром он продавал мне запонки в универсальном магазине “КДВ”, а, может быть, я видел его в

собственном Паккарде на Унтер-ден-Линден. Но, очень может быть, он приехал из далекого Нордена, из

рабочих кварталов, и его зеленая шляпа и серое пальто пахнут копотью фабричных труб и бензином, которым

он отчищал свое единственное праздничное платье. Это радужное, расточительное сияние электрических лун

— обманчивое, миражное сияние. Оно скрывает морщинки, и смягчает резкий грим у состарившихся женщин,

оно скрывает вытертое сукно и заштопанные локти бедняков. Мы идем галереей витрин, — это магазины

Унтер-ден-Линден, Фридрихштрассе и Курфюрстендам выставили здесь обувь и зонтики, одетые в шелк

манекены, приборы для маникюра и духи, английские чемоданы и трости, котелки и цилиндры и перчатки, —

все, о чем вожделеют Карлы и Мицци, Лины и Гансы. Мы идем довольно долго вдоль витрин и выходим на

террасу.

— А… — протяжно и глубоко вздыхает господин Эшенберг.

Мы стоим как бы на террасе египетского храма. Широкая лестница ведет вниз, — широкая и

монументальная лестница, выкрашенная в кирпично-коричневый цвет. Все вместе похоже на грандиозную

декорацию из Аиды в обыкновенном оперном театре. Но внизу развертывается неограниченное пространство,

заполненное шатрами, киосками, павильонами, куполами, башенками, шпилями, поддельными утесами,

прудом, похожим на озеро, и искусственным островком среди пруда, и непонятным скелетообразным

сооружением на островке.

Все это залито чуть ли не полуденным светом электрических ламп и глушит и ошарашивает оркестрами,

оркестрионами, рожками, саксофонами, сиренами и гудками.

— Парадиз! — говорит широкоплечая, мальчикообразная девица.

— Парадиз! — повторяет господин Эшенберг и спускается по египетской лестнице так, как если бы мы

спускались в Дантов ад, в чистилище, а не “парадиз” — в рай мальчикообразной девицы.

Господин-обыватель любит быть честно обманутым. Он любит неуклюжие шалости, грубоватые

мистификации Луна-парка, комнаты с фальшивыми дверями, вращающиеся полы, проволочные лабиринты,

горы, которые у нас в России называют “американскими”, а в Америке — “русскими”. По бетонным скалам

вверх и вниз скатываются платформы, проваливаются в темноту, вылетают на свет и, наконец, с сумасшедшей

быстротой сваливаются в пруд, в воду, поднимая саженную волну. Наконец, обыватель любит тайну,