С этого момента Жильбер уже предвидел, что победа будет омрачена кровью; он хотел спрыгнуть со стола, служившего ему триумфальным щитом, но железные руки не отпускали его. Понимая свое бессилие, он послал на помощь коменданту Бийо и Питу, и они, послушные его приказу, приложили все силы, чтобы преодолеть людские волны и добраться до Делоне.

Группа его защитников и впрямь нуждалась в подкреплении. Шолла, не евший со вчерашнего дня, чувствовал, что силы его на исходе; от слабости он упал и едва успел встать, пока толпа не затоптала его.

С его падением появилась брешь в стене, пробоина в плотине.

Какой-то мужчина ринулся в эту брешь; схватив ружье за ствол, он обрушил чудовищный удар на непокрытую голову коменданта.

Однако де Лепин заметил, как взметнулся приклад; он, вытянув руки, бросился между Делоне и нападающим, и удар, предназначенный пленному, попал ему в лоб.

Он был оглушен, кровь из раны заливала ему глаза; пошатываясь, он стирал ее, а когда вновь обрел способность видеть, между ним и комендантом было уже расстояние шагов в двадцать.

И в этот момент к Делоне пробился Бийо, таща за собой Анжа Питу.

Бийо сообразил, что Делоне опознают, главным образом, по тому, что он единственный идет с непокрытой головой.

Бийо снял шляпу и нахлобучил ее на голову коменданту.

Делоне обернулся и узнал Бийо.

– Благодарю, – сказал он, – но что бы вы ни делали, вам все равно не спасти меня.

– Дайте только добраться до ратуши, – отвечал Юлен, – и я ручаюсь за вашу жизнь.

– Да, – согласился Делоне. – Но вот только доберемся ли мы до нее?

– С божьей помощью, попытаемся по крайней мере, – бросил Юлен.

Действительно, надежда появилась, они подошли уже к ратушной площади, однако она оказалась заполнена людьми, у которых были засучены рукава и которые потрясали саблями и пиками. По улицам на площадь уже долетела весть, что ведут коменданта Бастилии с его помощником, и толпа ждала их, подобная своре псов, что принюхивается к ветру и щерит клыки.

Как только процессия вступила на площадь, толпа бросилась на нее.

Юлен видел, что здесь их подстерегает самая главная опасность, здесь произойдет последний и решительный этап борьбы; если бы он мог приблизить каменные ступени лестницы к Делоне, если бы мог перебросить Делоне на лестницу, комендант был бы спасен.

– Ко мне, Эли! Ко мне, Майар! – вскричал он. – Ко мне, люди с благородным сердцем! Под угрозой наша честь!

Эли и Майар услышали зов; они вклинились в толпу, и народ сделал вид, будто уступает им: он расступился перед ними и тут же сомкнулся.

Эли и Майар оказались отрезаны от основной группы и уже не смогли соединиться с ней.

Толпа увидела, что она вот-вот добьется своего, и предприняла еще одно яростное усилие. Словно гигантский удав, она обвила своими кольцами группу. Бийо подняло, закружило, потащило куда-то; Питу, державшийся за фермера, тоже был увлечен этим водоворотом. Юлен споткнулся на первых ступеньках ратушной лестницы и упал. Он было поднялся, но тут же снова упал, следом за ним рухнул и Делоне.

Упав, комендант остался тем, кем был; до последнего мгновения он не умолял, не просил пощады, а только прохрипел:

– Уж коль вы свирепей тигров, не длите мои муки, убейте сразу.

Ни один приказ не исполнялся с такой же точностью, как эта его просьба; в один миг над упавшим Делоне склонились лица, на которых была написана угроза, взметнулись руки, сжимающие оружие. Несколько секунд было видно, как эти руки тычут вниз оружием; затем на пике взметнулась отрубленная голова, истекающая кровью; на мертвом лице Делоне сохранилась бледная презрительная улыбка.

Это была первая голова.

Жильбер видел все, что происходит, и опять хотел кинуться на помощь, но опять две сотни рук удержали его.

Он отвернулся и вздохнул.

Эта отрубленная голова с открытыми глазами была поднята, словно для того, чтобы послать взглядом последний привет де Флесселю, который стоял, окруженный выборщиками, как раз в окне напротив.

Трудно сказать, кто был бледнее – живой или мертвый.

Вдруг у того места, где валялось тело Делоне, послышались ропот, крики. Одежду Делоне обыскали и в кармане камзола обнаружили записку, присланную купеческим старшиной, ту самую, которую комендант показал де Лому.