88. О возникающей благодаря этому необходимости привлекать к определению понятия те признаки, которые покоятся на отношениях, речь будет в третьей части.

89. Представление о такой иерархии понятий, в которой более специальные понятия, исходя из одной вершины – понятия или понятия о нечто – как из самого общего понятия, располагались бы во все большем и большем числе, – такое представление ошибочно со всех сторон. Оно предполагает, что число высших родовых понятий должно быть гораздо меньше, нежели число более специальных. Но если понятия рассматривать как комбинации из ограниченного количества признаков, то это зависит вполне от их отношений, будут ли более многочисленными комбинации большей или меньшей всеобщности. Только на основе метафизики, которая высшему понятию приписывает реальное значение, – быть производящей причиной низших понятий, – возникает необходимость неизменной иерархии, а благодаря этому и указанный выше образ пирамиды понятий.

90. Производные признаки суть нечто иное, нежели зависимые. Зависимым является такой признак, который может мыслиться только при предположении других признаков, как цвет при предположении протяженности. Производным признак является тогда, когда он вместе с тем есть необходимое следствие других признаков.

91. Это неудобство господствующей логической терминологии, что два столь различных процесса, как анализ понятия на его признаки и развитие противоположных понятий из высшего, обозначаются выражениями, заимствованными от деления. Так что один раз должно пониматься деление содержания на его элементы, другой раз – деление объема на исключающие друг друга объемы. Тем самым возникает то иррациональное, что благодаря делению понятия приобретаются не части понятий, а такие понятия, в каждом из которых все разделенное понятие является как часть. Но если последовательно исходить от содержания понятий, то в таком случае речь может идти только о развитии заключающихся в нем различий. Термин «разделение, или деление» (division – у Аристотеля ), напротив, подходит к совокупности единичных объектов, подпадающих под понятие. Совокупность эта рассматривается как целое, которое необходимо разложить на различные группы.

92. Обсуждать особо так называемое подразделение (subdivisio) нет никакого основания, так как процесс абсолютно один и тот же, делится высшее или низшее родовое понятие.

93. Если к дефиниции предъявлять требование еще в другом смысле, чтобы она была реальной дефиницией, то тем самым вносится путаница в научные задачи. Вопрос о том, соответствует ли логически совершенно определенному понятию действительный объект, – этот вопрос может быть разрешен лишь в том случае, если мы имеем понятие и можем подвести под него данное. Вопрос о том, указывают ли признаки понятия сущность подпадающих под него вещей или могут ли быть благодаря этому эти вещи поняты из своих реальных причин, – этот вопрос может быть разрешен лишь после совершенного познания объектов. Но само это познание не может быть названо дефиницией. Это применимо также и к примеру Лотце (Logik, 2-е изд., с. 202): «Если душу мы назовем субъектом сознания, процесса представления, чувствования и хотения, то это с удобством может быть названо номинальной дефиницией – лишь тот взгляд, который доказал бы, что или сверхчувственное и неделимое существо, или только связанная система материальных элементов может образовать носителя сознания и его многообразных проявлений, – лишь этот взгляд мог бы установить реальную дефиницию души». Познание того, какого рода существам принадлежит прежде всего мыслимое в понятии души определение: быть субъектом сознания не есть дефиниция, а установление зависимости первоначально мыслимых признаков от других, которые еще не включены в понятие. Если зависимость эта познана, то понятие оказывается обогащенным, мы понимаем теперь под душой нематериальное неделимое существо, которое является субъектом сознания. Но эта дефиниция является теперь в том же самом смысле номинальной дефиницией и в том же самом смысле реальной дефиницией, как и первая. Также и теперь мы наименовываем, только полнее «те условия, какие должно выполнить какое-либо реальное, чтобы иметь право на название души». Оба понятия обозначают лишь две стадии на пути к цели познания. Дальнейшее исследование могло бы научить нас, в каком отношении подпадающие под это обогащенное понятие существа должны стоять по своей природе к другим существам и т. д. Благодаря этому могли бы получиться еще более богатые дефиниции. Всякое познание, чтобы определить однозначным образом свой объект, предполагает дефиницию употребленного для этого слова. Если оно находит, что с установленными таким образом признаками необходимо связаны другие признаки, то эти последние включаются в дефиницию, чтобы с этим обогащенным понятием поступить таким же образом. Требование реальной дефиниции, которая заключала бы в себе существенные признаки, приводит нас полностью назад, к аристотелевскому требованию, что понятие должно указывать сущность вещи в смысле его метафизики. После того как мы давно уже оставили позади себя аристотелевскую метафизику и в большинстве областей довольствуемся тем, чтобы познавать в аристотелевском смысле, было бы также своевременно, чтобы и логика отказалась от понятия так называемой реальной дефиниции. Она не имеет уже для нас в логике никакого смысла, она представляет собой лишь односторонний идеал познания.

94. Drobisch, § 117 и сл. правильно замечает, что в синтетических дефинициях definiendum собственно выступает вместо предиката и что этот есть лишь слово в качестве имени. Дефиниции, стоящие во главе «Этики» Спинозы, уже одной формулой «Per substantiam intelligo id, quod etc» свидетельствуют о своей принадлежности к дефинициям второго рода, как введение простых словесных обозначений для определенных понятий.

95. Ср. рассуждения G. R"umelin’a Juristische Begriffsbildung, 1878, с. 22 и сл.

96. При этом природа понятий в их отношении к конкретно существующему обнаруживается лишь с особенной стороны. До сих пор мы прямо не имели в виду той трудности, какую детальным и остроумным способом подчеркивает в особенности Фолькельт (Erfahrung und Denken, с. 342 и сл.) мыслимо вообще общее, как таковое, есть ли оно объект действительного процесса представления, или же, наоборот, согласно Беркли, имеются лишь единичные наглядные представления, общее же замещается только словом. Ссылаясь на Лотце (Logik, 2-е изд., с. 40 и сл.), Фолькельт развивает дальше, что общего нельзя получить путем простого опущения различающих признаков. «Или разве мысль о треугольнике, который не есть ни равносторонний, ни неравносторонний, ни остро —,ни прямо —,ни тупоугольный, не является как раз бессмыслицей?» Поэтому общее может-де мыслиться только в отношении к неопределенной целокупности единичного. К понятию принадлежит-де побочная мысль о том, что общее становится мыслимым нечто только благодаря различающим признакам, только в единичном и как единичное. Отсюда следует-де, что содержащееся в понятии требование могло бы быть осуществлено только в сознании, которое, мысля общее, в том же самом неразделенном акте вместе с тем реализовало бы принадлежащее сюда наглядное представление, и притом как бесконечное, абсолютное, безвременное мышление. В этих рассуждениях, без сомнения, правильным является то, что в качестве идеала нашего мышления нам предстоит такое всеобъемлющее сознание, которое обладало бы целой системой понятий со всеми их особенностями и система эта была бы осуществлена в конкретных явлениях. Но вместе с тем тут отступает на задний план та точка зрения, которая уничтожает указанное затруднение и для нашего фактического мышления придает общим понятиям как таковым их значение: именно что требуемые логикой понятия на первом плане имеют то значение, чтобы функционировать в качестве предикатов, а не служить прямо представителями сущего как такового, которое, естественно, всегда должно быть единичным, конкретным, определенным. Мысль о «треугольнике», который не является ни равносторонним, ни неравносторонним, ни прямоугольным, ни косоугольным, есть, конечно, бессмыслица: если то, что я мыслю при треугольнике, я должен представить, как единичное наглядно данное, – то я должен выполнить детерминацию, и я не могу отрицать ее. Но разве я не могу утверждать о фигуре только то, что она треугольник, не заботясь о ее величине и ближайшей форме? Всякий акт суждения как всякое образование понятий покоится на способности анализа выдвигать отдельные стороны. «Быть треугольным» – это является ведь совершенно определенным, само по себе понятным предикатом, – насколько верно то, что я имею ясное представление о том, что есть угол и что есть число «три». И разве я действительно не мог бы иметь никакого субъективного коррелата к этому общему слову «угол»? Конечно, не тогда, когда я предношу себе готовые наглядные представления; а разумеется, тогда, когда я обращаю внимание на тот процесс, благодаря которому у меня возникает наглядное представление об угле, неожиданное изменение направления, какое я непосредственно ощущаю в движении взора, независимо от того, является оно большим или малым. И разве у меня не было бы никакого представления о числе «три», если бы я при этом не мыслил совершенно определенных предметов? Разве недостаточно мне сознавать процесс счета трех, который я могу применить ко всему что угодно? Формулы понятий не имеют своей задачей заменять наглядное представление о единичном, а лишь сделать возможным его логический анализ; в их основе кроется только, что всякое единичное может быть выражено при помощи общих предикатов.

97. Постольку я не могу вполне согласиться с рассуждениями Baumann’a (Philosophie als Orientierung "uber die Welt, c. 296 и сл.) о математической необходимости. Один только опыт с постоянством процесса представления в различных повторениях еще не дает никакой необходимости. Действительность факта не может исключать мысли о возможности иной формы бытия. Это может сделать лишь сознание, что этот факт, как он теперь действительно есть, всегда действительно будет, т. е. сознание о необходимости.

98. Если Дж. Ст. Милль (заключение второй книги) рассматривает закон противоречия как одно из наших первых и наиболее обычных обобщений из опыта и его значение находит в том, что вера и неверие суть два различных состояния духа, которые исключают друг друга, что мы познаем из наипростейшего наблюдения над нашим собственным духом, – то я могу в известном смысле согласиться с этим. Но загадка тогда кроется именно в том, откуда мы знаем, что они не только различны, но что они исключают друг друга? Если из самого простого наблюдения должна проистечь уверенность, что они исключают друг друга, то именно сама необходимость этого должна непосредственно дойти до сознания.

99. Геометрические построения постольку занимают своеобразное место, что в них, с одной стороны, уничтожается различие между единичным образом и понятием. Поскольку именно они рассматриваются как внутренние, зависящие только от нашей построяющей деятельности образования, которые, правда, в данное мгновение могут представляться наглядно как единичные, но по произволу могут повторяться в том же самом виде, так что их тождество связано исключительно с тождеством представленного, – постольку им принадлежит всеобщность представления и понятия. Единичное как таковое есть общее. Но поскольку предполагается, что их элементы даны всем одинаковым образом и что благодаря внешнему наглядному представлению они могут быть навязаны всякому – постольку вследствие своей тождественности для всех они оказываются родственными наглядно представляемому сущему и можно в известном смысле говорить об их объективном бытии. Чтобы не повторяться, мы откладываем более точное исследование относящихся сюда суждений до третьей части.