Так идет он в своей гегелианской диалектике от тезиса (коммунизм) и антитезиса (собственность) к синтезису: последний он означает словом, которое и само по себе недостаточно выразительно, а кроме того, им уже пользовались очень часто, для обозначения самых различных вещей, словом – «свобода» [1424] . Но комментарии к этому слову выясняют его мысль.

Уже в Первом мемуаре [1425] Прудон указывает, что такое господство свободы с политической и экономической точек зрения. Но не следует преднамеренно ограничиваться этим слабым выражением его мысли, вместо того чтобы искать ее полного развития в Противоречиях, в Справедливости или в Общей идее о революции в XIX веке. В этих произведениях Прудонова теория свободы окончательно складывается и получает философское содержание.

Социальная экономия Прудона резюмируется одной идеей: идеей взаимности. Политика его выражается одним словом: анархия.

Формула взаимности, или «естественного обмена», несколько неустойчивая в Первом и Втором мемуаре о собственности [1426] , в большей чистоте дается в Противоречиях [1427] . Я не буду ни разбирать ее, ни излагать ее судьбу. Наоборот, анархия обязательно требует моего рассмотрения.

О ней, не без некоторой театральности, возвещается в Первом мемуаре. Здесь именно находится знаменитая фраза: «Кто же вы, наконец? Я – анархист» [1428] . В этом же произведении дается и определение анархии: это «отсутствие господина, суверена», а не отсутствие принципов, правил, т. е. беспорядок [1429] , как с тех пор постоянно указывает Прудон. Вот какова, говорит он здесь же, «форма правления, к которой мы приближаемся с каждым днем». Вместо подданных – члены ассоциаций. Вопросы внутренней политики решаются по данным департаментской статистики. Вопросы внешней политики – по данным международной статистики [1430] . Правительство естественно отходит к одной из секций Академии наук, «постоянный секретарь которой в силу необходимости исполняет функции первого министра». Это известная уже нам идея Сен-Симона, только в зрелом, законченном виде. Впрочем, впоследствии [1431] , в течение полемики, возбужденной его взглядами, Прудон будет искать зарождения идеи анархии в XVIII и XIX веках и воздаст должное Сен-Симону за то, что тот проложил пути для истинно революционной формулы, которая не говорит «ни о прямом законодательстве, ни о прямом правительстве, ни об упрощении правительства», а провозглашает «отсутствие правительства» [1432] .

Нет более правительства, т. е. нет государства, угнетавшего личность; нет более государства, от которого все исходит и к которому все возвращается, – и в данном случае Прудон, охотно пользующийся всеми источниками, просто повторяет экономистов [1433] . Нет правительства, т. е. нет централизации, – здесь Прудон повторяет Ройе-Коллара, впрочем, цитируя последнего [1434] . Нет правительства, т. е. нет авторитета, – здесь Прудон, никого уже не повторяя, провозглашает полную свободу труда, производства, воспитания, совести, всех социальных и моральных сил [1435] . Уничтожение правительства, уничтожение государства – оба эти слова он употребляет почти безразлично – является в его глазах истинным завершением французской революции [1436] .

Разрушив государство, Прудон старается заместить его. Верный мысли Сен-Симона, он показывает, что общество без правительства, без государства, т. е. анархическое общество, не будет лишено порядка. Авторитет заменится договором, не подчиненным никакой внешней власти и приводимым в исполнение только по инициативе сторон [1437] . Промышленная организация заменит политическую [1438] , и вследствие прогрессивного исчезновения «всех колес огромной машины, называемой правительством, или государством», политическая система всецело «погрузится, потонет» в «системе экономической» [1439] . Нужно заметить эту формулу, которая у Карла Маркса и его учеников – заимствовали они ее у Прудона или нет – становится руководящей идеей и как бы фундаментом их системы [1440] .

Необходимо, конечно, разбираться в произведениях Прудона, и в чисто политических из них принимать в расчет увлечения слишком пылкой мысли, не всегда достаточно осторожной в выражениях. Будучи противником авторитарных демократов и социалистов, которые постоянно прибегают к государству, Прудон в своих этюдах, составляющих Общую идею о революции, нарочно подчеркивает тезис, изложенный уже в Первом мемуаре и в Противоречиях, не изменяя, однако, его природы. Идея противоположности интересов индивидуума и государства, как ее понимали в то время экономисты, либералы и даже социалисты, гнетет его. Он не может освободиться от нее и даже не стремится к этому; и вот этот великий индивидуалист – мы увидим сейчас, что он заслуживает такого названия, – с политической точки зрения, является самым слабым представителем индивидуализма.

Две великие идеи доминируют в уме Прудона и, можно сказать, составляют его общую философию: идея справедливости и идея свободы.

Мы встречаем их у него очень рано: уже в Первом мемуаре он утверждает, что «мы никогда не понимали смысла этих столь обыденных и столь священных слов: справедливость, равенство, свобода». Облекающая их тьма и наше невежество в этом отношении являются причинами «всех бедствий, терзавших человеческий род» [1441] . Уже в Первом мемуаре, как мы указали, содержится прямое изложение идей о справедливом и несправедливом. Автор, еще не достаточно владеющий фразеологией, различает там три степени общительности (sociabilit'e): общительность в собственном смысле, представляющую чистый инстинкт [1442] ; справедливость в прямом смысле, или «признание в других личности, равноправной нашей собственной» [1443] ; гуманность, или «социальную пропорциональность», которая помощь слабому, возвышение его до нашего уровня делает одновременно и нашей страстью, и нашим долгом, и благодаря которой мы платим дань признательности и уважения сильному, «не становясь его рабами» [1444] . Здесь Прудон, видимо, находится под влиянием Фурье. В этом убеждают нас его стиль, подразделения, к которым она прибегает, и преследуемая им не совсем удачная погоня за точностью. Тем не менее основная идея уже выясняется: справедливость прежде всего в равенстве, прежде всего в уважении чужой свободы, подобной нашей, и в стремлениях осуществить ее; в таком смысле она и должна стать «принципом правления и права».

Та же самая идея, вновь и весьма подробно разработанная, наполняет собою большое сочинение Прудона О справедливости в революции и в церкви — книгу, в которой всего лучше видны высота и благородство его взглядов и в то же время крайне резко выступают все недостатки его ума. Этот бесконечный гимн праву, свободе и справедливости, занимающий в Полном собрании сочинений шесть томов, можно резюмировать в нескольких очень простых положениях.

Справедливость не только регулирует социальные отношения: она является «мировой сущностью вещей» [1445] . В области совести (права и обязанности) она называется просто Справедливостью; в области ума (логика, математика) – Равенством, или Уравнением; в сфере воображения – Идеалом; в природе – Равновесием [1446] . С начала мира и появления рефлексии религиозная и философская мысль постоянно «держались на этом корне» [1447] . Даже в лице Божества человечество обожает опять-таки справедливость. Французская революция чувствовала эту великую истину. Поэтому она является прологом к новой эре цивилизации, возвышенные перспективы которой рисует наш философ [1448] .