А внизу среди бушующих волн суматошно скачет крохотное суденышко, пытаясь уберечь бесполезные и ни кому не нужные жизни. С отчаянной и не понятной одержимостью день за днем идут, торопятся они к концу этой короткой жизни. Жизни, которой они так дорожат, за которую так цепляются. И с такой небрежной легкостью бросают ее на волю слепой удачи, кокетливой и вертлявой.

Стихия, холодная и равнодушная, глуха к истошным воплям удачи. Как глуха она и к омерзительным стенаниям этих людей, покусившихся на его величие.

Мутный и равнодушный взгляд заскользил по стеллажам жуткой коллекции. Играет тусклый свет свечей на драгоценных камнях, вправленных в пустые глазницы, наполняя кабинет радужными бликами.

Сколько их восково-желтых оживает только тогда, когда на них падает такой же восково-желтый свет его светильников. И тогда кажется, что они улыбаются. Широко и угрожающе.

А сколько их, таких же улыбающихся, осталось в иных мирах, в иных эпохах? Его воинство, которое ждет только сигнала к атаке? Но это живые… Можно угадать без труда по их форме. Узкое, вытянутое лицо. Выпуклый затылок. Длинная, скошенная безвольно челюсть. Странно, но при жизни этот изъян был не заметен. Вместилище неизвестного разума. И так и не разгаданных до конца тайн.

Вот тот, с пламенеющими в глазницах, рубинами, самый первый. Всесильный жрец, заблудившегося в космических просторах, племени. Всю мощь своего ума, своих знаний, своей магии потратил на то, чтобы поддерживать угасающую жизнь в давно умершей плоти. Бесполезно растраченная жизнь. И бесполезно растраченная магия. Невосполнимая утрата! Но стал мешать. Так и не понял, всецело занятый эфемерной надеждой на возвращение в свой исчезнувший мир, величия его планов.

И к лучшему.

С остальными было проще. Чуточку подправить заклинание, и немного изменить состав священного зелья. И воспоминания и, да и сама память, бесследно исчезли из их сознания.

Все они здесь! И жду, когда поднимется величественно его рука и ляжет на их, до блеска отполированные их затылки, чтобы вдохнуть жизнь в их пустые глазницы.

Милость бога!

Отнять жизнь может и бродяга. Но с небрежным равнодушием подарить ее, достойно только бога.

Та завидная настойчивость, с которой эти люди торопились распрощаться со своей жизнью, не могла не восхищать. И тот, прежний, который сидел в его теле, может быть, даже улыбнулся бы и снисходительно покачал головой, удивляясь той легкости, с которой готовы были жертвовать этим, на их взгляд, бесценным даром их богов. По крайней мере, они так считали.

Но не сейчас.

С дьявольским упорством день за днем, минуя одну ловушку за другой, пробивая одно заклятие за другим, приближаются они к его обители.

А хуже всего то, что он стал ощущать еще чью-то силу, чью- то холодную расчетливую волю. И эта сила, если и не выступает явно против него, то пытается отчаянно спасти их от его справедливого гнева.

Так было у стен города.

Так было на реке…

Даже сейчас, когда их галера бьется в конвульсиях, под напором бушующих в ярости волн, он ловит себя на себе насмешливый взгляд, различает во мраке ночи и буйства стихии язвительную улыбку.

Какая молитва и какому богу могла уберечь их крохотный кораблик от таранного удара боевой триеры, которую он вырвал в отчаянной борьбе у Великого моря. И, более того, чьей злой волей триера исчезла неизвестно где под напором заклинания его врага. Растаяла, исчезла в предрассветной мгле. И сколько не искал ее, и души ее матросов в необъятных глубинах моря, в бесконечных измерениях мира мертвых. Но даже слабых стонов отчаяния и обиды уловить не мог.

Взгляд медленно потянулся к всевидящему оку.

Шар неохотно наполнился равнодушным светом. Гигантские волны с силой ударили в его стенки, заполнив ледяными брызгами. Повеяло лютой стужей. В кабинет ворвался неистовый грохот моря. Стихия слепая и безжалостная!

Помнится, когда – то со священным ужасом и замиранием сердца, стоя на палубе корабля, ожидал приближения урагана, в тайне завидуя его праву казнить и миловать. Или только карать! С божественным безразличием отнимать пустые никчемные жизни.

Но пришло время и его власти. Покорилась и эта мощь. Легла к его ногам слепая ярость и теперь достаточно легкого движения, чтобы сорвалась она, подобно стае диких зверей, круша и сметая все на своем пути.

Трещат стенки ока под неудержимым напором волн, под их хлесткими тяжкими ударами, с грохотом врываясь в его мозг. И не пробиться взгляду через стену воды и ветра. Не проскользнуть на палубу этой жалкой лодчонки.

Но странно!

Сознание до сих пор улавливает биение жизни под крепким панцирем ужаса, злобы и ненависти. Слабое дыхание жизни и неукротимой воли.

Как? Почему они до сих пор живы?

Зашевелились губы, выпевая новое заклинание.

Волны заметались, с громовым грохотом, пытаясь проломить стенки всевидящего ока.