И, казалось, Господь услышал его. По телу разлилось живительное тепло, в

глаза вернулся блеск, проснулся аппетит. Добряков вспомнил, что не ел дня

три, вытащил из холодильника банку шпротов, вскрыл ее кухонным ножом и

одну за другой рукой побросал в рот крохотные рыбешки. Стало совсем

хорошо. Открыл вторую бутылку, выпил половину, закурил. Вернулась жажда

жизни, желание поехать к Зине.

«Вот эту допью – и все, - настраивался он. – И через полчаса начну

собираться. Мобильник пока не буду включать: она на расстоянии поймет

мое состояние. А пока еду, проветрюсь».

Он еще раз пошарил в холодильнике, вытащил залежавшийся помидор,

половину засохшей луковицы, порезал, покрошил в тарелку.

«Какая она у меня все-таки умница!» - с нежностью подумал о Зине.

Допил оставшиеся полбутылки, заел овощным крошевом и замурлыкал под

нос услышанный недавно шлягер.

393

Раздался звонок в дверь. Внезапный, резкий. Добряков вздрогнул и

прислушался. Еще один. Недоумевая, пошел в прихожую. Щелкнул

вертушкой замка, распахнул дверь и остолбенел.

На пороге стояла Тоня. Одетая в нарядный юбочный костюмчик, она

смущенно улыбалась и переступала с ноги на ногу. Добряков так и стоял с

непрожеванным помидором во рту.

– Пустишь? – Наконец, негромко спросила Тоня после показавшегося ему

вечным молчания.

– Чего ты хотела? – он наспех проглотил недожеванный помидор и

нахмурился.

– В гости зашла, разговор есть, - ответила она и, так и не дождавшись

приглашения, перешагнула порог, оттесняя его в глубь прихожей, и закрыла

дверь.

– Какой разговор-то? – насторожился он, пятясь в сторону кухни.

– Может, все-таки пригласишь? – настаивала Тоня.

– Проходи, - он пожал плечами.

Она прошла следом за ним. Он кивнул на табурет, она села.

– Слушаю, - начал он. – Только, знаешь, давай побыстрее, а то я уходить

собрался.

Она растерялась, замешкалась, опустила глаза и, как в прошлый раз,

принялась нервно теребить клеенку на столе.

– Ну, чего молчишь-то? – заметно раздражаясь и выходя из себя, торопил он.

Что-то говорило ему, что непременно следует ожидать какой-нибудь пакости.

394

– Ты можешь, конечно, как угодно относиться, - заговорила она негромко, не

поднимая глаз. – Это дела не меняет… Я все равно оставлю, - она запнулась.

– Чего оставишь-то? – страшная догадка наваливалась на него, все сильнее

придавливала книзу. Ноги онемели, он без сил опустился на соседний

табурет.

– Не «чего», а «кого», - поправила она. – У нас… у меня будет ребенок. От

тебя…

– Да ты одурела! – хотел выкрикнуть Добряков, но не смог. Какая-то

неведомая, помимо его воли, сила дернулась под сердцем, рванулась в легкие, сдавила дыхание, и его вскрик выкатился из груди беспомощным шепотом и

растаял, ею не услышанный.

– Что ты сказал? – она подняла глаза и посмотрела на него робко, покорно.

Он сглотнул тягучий сгусток, комом вставший в горле, попробовал

усмехнуться, но не получилось, и на его лице выступила, как ни крепился, пучеглазая предательская гримаса страха. Он побелел, уголки рта задрожали, на лбу проступили капельки пота.

– Я говорю, с чего ты взяла-то?
– Слова ворочались во рту пудовыми

булыжниками.

– С чего я взяла, что беременна? – спросила она.

– Тьфу ты, да нет! С чего взяла, что от меня? – выпалил он и почувствовал, что сейчас услышит такое, от чего, наверное, с ума сойдет, но все равно

мучительно всматривался в ее лицо, которое светилось каким-то тихим,

спокойным счастьем. Он вздрогнул от леденящего холода, продравшего его в

одно мгновение.

395

– Так ведь я после того раза… ну, когда с тобой была, ни с кем больше не

встречалась, - снова спокойно и ровно ответила она. – Так что сомнений нет.

Ты отец ребенка.

– Погоди, погоди! – вдруг прорвало его, и он заговорил, опережая мысли, путая слова, сминая фразы: - Ты думаешь, я поверю?.. Ты, может, на понт

меня берешь, как мне знать?.. И время еще не определить… Тьфу ты!.. не